Pax Arabica

Доисламская история Аравии

 

Ассирия

Аравия на карте — большое серое пятно, по краям которого жмутся зеленые прибрежные зоны. На огромной территории, почти три миллиона квадратных километров, только 5 процентов пригодно для жилья. Остальное — полупустыни, где можно жить только зимой, а летом все вымирает и люди уходят в другие места, где есть зелень, вода и тень.Великие цивилизации древности доходили до ее границ — и останавливались, не в силах справиться с пустыней.Жизнь, история кипели снаружи, а на внутренних землях почти не менялась в течение тысячелетий. Здесь жили арабы. «Араба» на древнееврейском и значит — пустыня. Сами арабы называли себя «ахль-аль-бадв» — люди пустошей. В Аравии никогда не было никого, кроме арабов: никто сюда не приходил, никому не были нужны эти земли.Век за веком скотоводы и кочевники пасли здесь огромные стада овец, свиней и коз, которые давали им мясо и молоко, шерсть и кожу. До них доходили только отголоски истории. Какая им была разница, с кем торговать шкурами и шерстью — римлянами или персами? Для арабов существовали лишь пастбища, шатры, колодцы и небо над головой. Чужаков они пропускали через свою территорию за деньги, давая их караванам конвой и проводников. Без их помощи ни одни путешественник не добрался бы до цели живым.Между тем Аравия находилась совсем не на задворках мира, а как раз наоборот — в самом центре истории.Совсем рядом была колыбель цивилизации — Месопотамия. Пока арабы продолжали кочевать и пасти свой скот, там одно за другим появлялись и исчезали мощные государства — шумеры, аккадцы, Вавилон, Ассирия, Лидия, Мидия. В соседнем Египте сменялись великие династии, возводились пирамиды, расцветала великая культура.Первыми властителями земного мира были аккадцы — царь Саргон и его наследники, объединившие всю Месопотамию и дошедшие до Армении и Средиземного моря. В Аравию они вторглись, чтобы добывать ценный материал — черный диорит, из которого изготавливали свои статуи. При фараоне Тутмосе Первом сюда раз или два наведались древние египтяне, а потом больше 1000 лет царствовала одна Ассирия.Ассирийцы были одной из тех цивилизаций, которые ничего не создают, а только принуждают других отдавать плоды своих трудов. Они воют лучше всех, беспощадны и жестоки, разрушают и уничтожают все при малейшей попытке сопротивления. Ассирийцы в чистом виде воплощали идеологию абсолютной власти — право сильного, не смягченное никакими моральными и общественными законами. Их цари запечатлевали себя рвущими губы и глаза у побежденных, гордо перечисляли свои подвиги: сколько городов сожжено, сколько людей убито. «Я велел построить стену перед Большими воротами города, — хвалился ассирийский царь Ашшурбанипал, — я велел содрать кожу с вождей восстания и обил стену этой кожей. Некоторых из них я велел замуровать в стену; другие были распяты на кресте или посажены на кол вдоль стены. Со многих из них я велел содрать кожу в моём присутствии и покрыл стену этой кожей. Я велел сделать венцы из их голов и гирлянды из их проколотых тел».С такой же неумолимой и последовательной жестокостью ассирийцы воевали с арабами. Их не пугала пустыня: они проникали везде и уничтожали врагов до тех пор, пока не подавляли всякое сопротивление. Царь Тиглатпаласар Третий в VIII веке до н. э. победил бедуинов и взял в плен аравийскую царицу Забибу. «Он наложил на царицу дань, — сообщал ассирийский летописец, — и она склонилась у его ног. Ее люди принесли ему золото, серебро, верблюдов и целовали ноги. Он взял в плен 1100 людей, 30 тысяч верблюдов, 20 тысяч голов скота, 5 тысяч связок всех сортов специй и кувшины богов».Особенно жестоко и методично преследовал арабов другой великий царь — Ашшурбанипал. Он начал кампанию летом, в самые жаркие месяцы, заранее составив подробную карту с указанием источников и запасов воды. Ассирийцы захватили все эти источники, оставив арабов без воды. «Мы задержали воду, жизнь их душ, — поэтично рассказывал летописец, — и сделали ее питьем, дорогим для их уст». Большинство арабов погибли от голода и жажды, другие резали верблюдов и пили кровь и навозную жижу. После победоносного похода Ашшурбанипал впряг в свою триумфальную колесницу несколько царей, в том числе аравийского. Он отобрал у арабов изображения богов, тем самым лишив их небесной поддержки.Но власть ассирийцев со временем закончилась, как и всякая другая. Арабы на время получили передышку. Только египтяне время от времени делали вылазки в Аравию. Фараон Мен­тухотеп III однажды устроил большую экспедицию в глубь полуострова, послав три тысячи солдат, каждый из которых нес по два кувшина воды и 20 караваев хлеба, чтобы хватило на пятидневный переход. Они прошли по пустыне полторы сотни миль, выкопали по пути несколько колодцев, взяли с арабов дань и ушли обратно.Древние греки, несмотря на свою любознательность, арабов почти не заметили: Александр Македонский во время своих знаменитых походов предпочел обойти Аравию стороной, решив, что ему нечего там делать. Только македонский царь Антиох III, всюду тянувший свои руки, воевал в Аравии с купеческой и портовой Геррой, которая предпочитала откупаться от захватчиков благовониями и серебром.Потом пришло время Рима.

Поход Галла

Римляне, стремившиеся подчинить себе всех и все, не сделали исключения и для Аравии. Самих арабов они при этом ценили невысоко. Страбон пренебрежительно говорил, что арабы — это скорее торгаши и купцы, чем воины. Рим интересовали только богатства южной Аравии, о которых у римлян были почти сказочные представления.Вот как Диодор Сицилийский описывал эту волшебную страну:«В глубине ее стоят густые леса, в которых рядом произрастают большие ладаноносные и мирровые деревья, а также полоны, аир, киннамон и другие душистые растения, и совершенно невозможно распознать особенности и природу каждого из них, ибо число их велико, а ароматы смешаны в один общий аромат. Он кажется необъяснимым и божественным и поражает обоняние и чувства каждого. И даже путешественники, проезжающие вдали от берега, становятся причастны этому наслаждению. Ибо летом, когда ветер дует со стороны материка, случается, что ароматы мирровых и других благоухающих деревьев разносятся ветром и распространяются на ближайшие морские пространства. Тот, кто вдохнул от этих ароматов, поверил, что вкусил амброзию».Эти благословенные земли римляне называли Arabia Felix — Счаст­ливая Аравия. В ее оазисах и в лесистых районах вдоль береговой линии с давних времен жили оседлые арабы. На узкой полоске плодородной почвы, зеленым ожерельем обрамлявшей пустыню с севера и юга, на протяжении веков появлялись и исчезали блестящие царства. Самым знаменитым из них было Сабейское. Диодор писал о нем так: «Что касается сабейского народа, то он превосходит не только все соседние аравийские народы, но и все народы вообще богатством и даже роскошью. Всевозможные чаши украшены золотой и серебряной резьбой, кровати и треножники у них стоят на серебряных ножках, а остальная мебель роскошна невероятно. У сабейцев во дворцах высокие колонны, одни позолоченные, другие с серебряными фигурами на капителях». В Библии рассказано о том, как иудейскому царю Соломону приезжала царица Сабейского царства — царица Савская, привезя в подарок благовония, самоцветы и 120 талантов золота (около 24.5 кг). В наши дни от всего этого великолепия остались только руины плотин, обломки крепостей, горстка монет и несколько загадочных надписей.

Именно эту Счастливую Аравию, которую римляне считали чудесной страной благовоний и золота, император Октавиан Август поручил завоевать префекту Египта Эллию Галлу.Римляне, как всегда, хорошо подготовились к походу. Армия Галла состояла из 10 тысяч человек пехоты и флотилии в 130 кораблей. К ним присоединились военные отряды, присланные царем Иродом и набатеями во главе с Силлеем, вызвавшимся быть проводником.Но поход оказался неудачным. Высадившись на северо-западе Аравийского полуострова, римское войско несколько месяцев ничего не предпринимало, пытаясь сориентироваться в незнакомой местности. Когда армия, наконец, двинулась в глубь Аравии, то еще раньше, чем столкнуться с врагом, потеряла большую часть людей от голода, жажды и болезней. Эллий Галл без труда захватил несколько оазисов, дошел до Сабейского царства, но остался почти без армии и был вынужден повернуть назад. Всю вину за неудачу римляне свалили на Силлея, которого обвинили в измене и казнили. Но эта бесславная экспедиция навсегда отбила у Рима желание покорять южную Аравию.

Дион Кассий о походе Галла.

«Пустыня, жара и плохая вода доставляли войску такие мучения, что большинство погибло. Кроме того, на них напал мор, который был иным, чем обычный. Вначале он поражал голову, которая совершенно высыхала, отчего большинство тотчас же погибало. У выживших болезнь затем поражала остальное тело и охватывала ноги, которые приводила в ужасное состояние. Ничего не помогало, только если пить вино, смешанное с маслом, а также натирать им кожу. Но это могли делать лишь немногие, ибо ни вина, ни масла страна не производит и запасы их у войска были невелики. Вследствие мора враги не только отняли у римлян все, но и изгнали остатки их войска из страны. Это были первые, а может быть, и единственные римляне, которые в качестве врагов так далеко вторглись в эту часть Аравии, ибо они достигли крупного города Атулия».

Набатея и Пальмира

Счастливой Аравии римляне противопоставляли ее бедные районы, населенные бедуинами: Пустынную Аравию, расположенную в центре полуострова, и Ка­менистую Аравию, на севере. Здесь во времена Рима существовало два сильных государства, сыгравших важную роль в истории Римской империи соседних стран, — Набатея и Пальмира. Набатейское царство возникло на самой северной границе аравийской пустыни. Его столицей была знаменитая Петра — город в скалах. Укрытая среди гор в долине, к которой вела одно только узкое ущелье, она могла без труда выдержать любую осаду. С помощью прочных терракотовых труб жители собирали воду со всех источников в округе и благодаря этому никогда не испытывали недостатка в воде. В городе имелись водопровод, бани, несколько жилых кварталов, множество роскошных усыпальниц и греческий театр.
Набатеи держали сильную армию, состоявшую из пехоты и конницы, которая двигалась верхом на верблюдах. В отличие от других кочевников, набатейские солдаты ставили жесткие седла прямо на горб, а не позади него, что позволяло верблюду бежать быстрее. Правители Набатеи были искусными стратегами и строили на вершинах холмах крепости, откуда наносили врагам быстрые и внезапные удары. Они окружали пограничные города крепостными стенами, восстанавливали старые сторожевые башни, создавали в самых глухих и безлюдных местах дозорные посты. С помощью крепостей, дорог, сети колодцев и караван-сараев — промежуточных пунктов для караванов и войск — набатейские цари распространяли свою власть далеко вглубь пустыни. Благодаря этому они были хорошими союзниками римлян, которые ценили их организацию и боеспособность.
В это же время посреди сирийской пустыни расцвела и знаменитая Пальмира. По-арамейски ее называли Тадмор, то есть «чудо». В III веке это было мощное государство, грозившее самому Риму и претендовавшее на императорскую власть. Царь Оденат и его жена Зенобия сумели разбить войска персидского шахиншаха Шапура Первого и римские легионы, завоевав весь Ближний Восток и Египет. Ударную силу пальмирской армии составляла тяжелая конница, закованная в кольчуги и доспехи из металлических пластин. Даже кони были целиком покрыты броней, а всадники устойчиво сидели в высоких четырехрогих седлах. Не менее сильны были лучники с крепкими дальнобойными луками — их делали композитными, то есть составленными из разных материалов, что увеличивало пробивную силу. Патрульные отряды пальмирцев стремительно перемещались по пустыне на верблюдах и конях.
По культуре Пальмира была греко-римской, с эллинистической архитектурой и укладом жизни. Почти через весь город тянулась широкая улица — продолжение караванной дороги — с триумфальными арками и четырьмя рядами двухъярусных колонн. С обеих сторон ее окружала сплошная застройка из огромных храмов, дворцов, акведуков и римских терм, среди которых выделялись здание амфитеатра и местного Сената. Имперская грандиозность соединялась здесь с восточной утонченностью, а варварская роскошь — с безупречным вкусом.Но пышному расцвету Пальмиры положил конец римский император Аврелиан. Для разгрома государства он использовал соседние арабские племена, которые римляне называли сарацинами. Сейчас на месте этой «невесты пустыни», как называли ее в древности, — сирийская деревня.

Зенобия

Общее мнение римлян об арабах подытожил Аммиан Марцеллин: «Нам не следовало бы желать иметь сарацинов ни друзьями, ни врагами, так как они блуждают или ездят туда и сюда и в кратчайшее время опустошают все, до чего могут добраться. Они подобны хищникам коршунам, которые хватают добычу, высматривая ее с высоты, и тотчас улетают, если им не удалось нанести удар. Никогда и никто из них не берется за рукоять сохи, не сажает деревьев, не ищет пропитания, обрабатывая землю. Они вечно блуждают, передвигаются вдоль и поперек, без дома, без определенного места жительства, без законов. Они не могут длительно оставаться под одним и тем же небом, и им не нравится одно и то же место на земле, их жизнь постоянно в движении». Аммиан Марцеллин служил в армии императора Юлиана Отступника, который погиб от стрелы, выпущенной арабом.

Лахмиды против Гассандидов

Что происходило в это время в самой Аравии, почти не известно. От ранней бедуинской истории остались только отдельные имена местных царей, воевавших с византийцами и заключавших с ними непрочные союзы. Существует легенда, что аравийская царица Мавия послала ромеям помощь против готов, осаждавших Константинополь. В решающий момент один из арабов бросился на врага с ножом, перерезал ему горло и стал пить его кровь. Это привело готов в такой ужас, что они обратились в бегство.
Унаследовавшие власть византийцы переняли у римлян их богатый опыт общения с арабами. Для христианских императоров северные арабы играли ту же роль, что казаки в России: они охраняли южные границы, делали набеги на соседей и получали за это льготы и деньги. Этим «ромейским арабам» — их назвали Гассанидами, по племени гассан, — противостояли «персидские» арабы из племени лахм, которые, наоборот, воевали с Византией на стороне персов и создали династию Лахмидов.
Византийцы и персы поделили Аравию на зоны влияния и в мирных договорах всегда указывали необходимость придерживаться этого деления, то есть не переманивать ромейских арабов на сторону Персии и наоборот. Но
существование мелких арабских княжеств среди таких крупных «акул», как Византия и Персия, всегда было шатким и недолгим. Большим империям в конце концов надоели их игры в независимость, и они прибирали их в рукам. К VII веку персы захватили лахмидское и химьяристкое царства, а Византия — гассанидское.
Независимыми остались только кочевые племена в центре Аравии, до сих пор почти не участвовавшие в истории. Главным городом здесь была торговая Мекка.

К завоеваниям в эпоху праведных халифов.
Сирия и Египет
Продолжение войны с Византией

Наступление арабов на запад не было неумолимым и непрерывным движением вперед: оно проходило с большими паузами и откатами. В войне с Византией армия арабов остановилась у границ Палестины, которые охраняли арабские союзники ромеев — Гассаниды. (Как раз перед этим император Ираклий прекратил платить им жалование из-за недостатка средств в казне: после разгрома Персии он не думал, что ему что-то угрожает с этой стороны). Взятый поле осады Дамаск Халиду ибн аль-Валиду вскоре пришлось отдать обратно. Но арабы быстро учились и извлекали уроки из своих поражений.
После оставления Дамаска Халид, оставшийся с небольшой армией, — все силы были брошены против Персии, — тянул время. Византийцы тоже не торопились дать бой, предпочитая тактику медленного выдавливания. В конце концов 20 августа 636 года состоялась битва. Византийцы дважды прорывались с флангов к лагерю, но не смогли сломить сопротивление арабов. Ветер — в который уже раз — нес пыль в лицо византийцев, и чтобы не задохнуться, они заворачивались в плащи, закрывая нос и рот. На следующий день ромеи атаковали вражеский центр. Арабы пытались контратаковать и попали под обстрел армянских лучников, целивших им в глаза. От стрел окривело 700 мусульман, поэтому этот день назвали «днем окривения».
Командовавший византийцами армянин Вахан бросил в бой тяжелую пехоту. Она шла рядами по 10 человек, скованных друг с другом цепями, чтобы никто не мог развернуться и бежать (легендарная деталь, повторявшаяся в описании арабами многих битв). Но и эта атака захлебнулась. На третий день арабы устроили глубокий рейд в тыл врага. В решающий момент христианские арабы в армии ромеев перешли на сторону мусульман. Среди византийцев началась паника, они бросились бежать. В густой пыли, стоявшей над полем, многие попадали с крутого берега реки и разбились насмерть. Сам Вахан выжил. Оправившись от ран, он оставил военную оставил карьеру, ушел в монахи и жил в синайском монастыре под именем Анастасий, толкуя библейские псалмы.
После этого поражения Византия осталась практически без армии. Император Ираклий бросил Сирию на произвол судьбы, оставив Антиохию и уехав в Константинополь. Арабы завоевывали один город за другим. Под Иерусалимом Халид ибн аль-Валид разгромил брата императора Феодора, который бежал, бросив свое войско. Но сам Иерусалим ему взять не удалось, а осада множества мелких городов выматывала у арабов силы.

Взятие Иерусалима и Антиохии

Тем не менее, арабы стояли у стена Иерусалима, и его падение было только вопросом времени. Жители города согласились сдаться, но только самому халифу Омару. Ради Иерусалима халиф лично отправился в войска. Прибыв в лагерь, Омар прежде всего набросился на тех мусульман, кто погряз в роскоши, облачался в шелк и украшал себя драгоценностями. Он засыпал их пылью, чтобы так «они больше походили на арабов». Сам он ходил в одной и той же выцветшей от пота рубахе, возил с собой только мешок сушеных фиников и ездил на верблюде, а не на коне.
Перед сдачей Иерусалима Омар заключил с его жителями договор, в котором обещал не трогать их имущество и не преследовать за веру. В ответ они обязались платить джизью и изгнать из города ромеев. Иерусалимский патриарх Софроний лично вышел на встречу Омару, стоявшему в лагере за пределами города, и провел для него экскурсию по иерусалимским храмам. Здесь, на развалинах иудейского храма, Омар заложил мечеть Маджид аль-Акса, то есть «Дальняя мечеть».
За Иерусалимом последовала Антиохия, столица Сирии и третья по значению православная патриархия (после Константинополя и Александрии — четвертой был Иерусалим). Она подверглась осаде и сдалась так же легко, как и другие сирийские города, заключив с Омаром договор о выплате дани. Всем не желавшим находиться под властью арабов дали возможность беспрепятственно уйти из города. После этих успешных действий последовала неожиданная отставка Халида аль-Валида. Формально Омар сместил Халида ибн аль-Валида за то, что тот раздавал деньги своим военачальникам вместо того, чтобы сдавать их в общую казну: проще говоря, за своеволие. Будь на месте Омара более слабый правитель, это могло бы вызывать возмущение в войсках. Халифу говорили: ты вложил в ножны меч Аллаха, ты сместил того, кого назначил сам Пророк. Но Омар считал, что арабы слишком восхищались Халидом и стали полагаться на него, вместо того, чтобы полагаться на одного Аллаха.
В 639 году разразилась эпидемия чумы, за которой последовала страшная засуха. Наступил голод, продолжавшийся девять месяцев: поля лежали, покрытые пеплом сгоревшей травы, весь скот был съеден. Омар раздавал в бесплатную еду и устраивал в своем доме совместные трапезы для беженцев из голодающих районов. Только в одной Аравии чума и голод выкосили 25 тысяч человек, некоторые бедуинские кланы исчезли полностью. В это время умерло много военачальников, в том числе арабский наместник Сирии. Новым наместником стал Муавия, младший брат главы клана куфиев, Абу Суфьяна: с этого назначения началось его восхождение к верховной власти.

Завоевание Египта

Несмотря на сильные потери от чумы, арабы решили вторгнуться в Египет с небольшим войском — не больше трех с половиной тысяч человек. Считается, что его предводитель Амр ибн аль-Ас аль-Кураши отправился в этот поход тайком от всех, недовольный тем, что наместничество в Палестине досталось не ему, а Муавии из рода Суфьянов. Это было смелое и почти авантюрное предприятие сродни экспедиции Кортеса в Мексике или походу генерала Черняева в Среднюю Азию.
Дорога из Палестины в Египет оказалась открыта — византийцы не выставили на ней никакой охраны. В 639 году арабы подошли к первому городу, Пелузии, жители которого совершенно не ожидали нападения. Но у города имелись крепостные стены, которые арабы не могли взять сходу. Осадных орудий у них не было, как и времени вести осады. Поэтому они дождались, когда защитники города сделают вылазку, устроили контратаку и ворвались вместе с ними в открытые ворота. Город пал, и арабы, уходя, срыли его стены, чтобы не оставлять в тылу враждебную крепость. У них не хватало воинов, чтобы оставить в Пелузии хотя бы маленький гарнизон.
Христианский Египет между тем был расколот очередной церковной смутой. Местные жители придерживались монофизитства, а константинопольские власти насаждали придуманное в столице монофелиство. Проводником официальной доктрины был патриарх Кир, сурово преследовавший сектантов и их главу — патриарха Вениамина, который прятался где-то в горах. Брат Вениамина, Мина, погиб мученической смертью, отказавшись отречься от своей веры: его поджарили на огне, вырвали все зубы, посадили в мешок с песком и бросили в море. В стране происходили бунты, переходившие в кровавые столкновения. Религиозная вражда смешивалась с национальной — копты-египтяне не любили византийцев, считая их чужаками и оккупантами. Византийская армия в Египте под командованием Феодора была невелика и раздроблена на гарнизоны, рассеянные по всей территории страны. К тому же византийцем и в голову не приходило, что они имеют дело с малочисленным отрядом, а поражения в Сирии и Палестине заставляли их соблюдать осторожность. Поэтому они отсиживались в крепостях, не предпринимая никаких активных действий.
Между тем арабы взяли хорошо укрепленный город Бидбейс, устроив после месячной осады отчаянный штурм. После этого Амр присоединил к свой армии местных кочевников-бедуинов и отправился к городу Бабилон. Здесь в июле 640 года произошла крупная битва с византийцами. Византийской армией командовали Феодор и префект Александрии Анастасий. Амр атаковал их сразу с двух флангов, а затем ударил конницей с тыла. Византийцы бежали.
Спустя несколько недель Амр осадил Бабилон. Это была крупная крепость, построенная по всем правилам римской фортификации, с двадцатиметровыми стенами в два с половиной метра толщины. Ее ворота выходили к Нилу, откуда по воде к защитником крепости доставляли все необходимое, а со стороны пустыни тянулась непреодолимая стена. Амр благоразумно согласился на предложение патриарха Кир о мире и снял осаду в обмен на крупный выкуп. Однако в дело вмешался византийский император Ираклий, расценивший переговоры Кира как предательство. По его приказу патриарх был отправлен в отставку, а договор с арабами расторгнут.
Не получив денег, Амр возобновил наступление. На этот раз он двинулся на север в сторону Александрии, пополняя свою армию примкнувшими к нему монофизитами. Феодор выступил ему на встречу и разбил арабов, которым пришлось укрыться в близлежащей крепости. Выждав и собравшись с силами, они отступили к Бабилону и снова осадили город. На этот раз осада продолжалась семь месяцев. За это время император Ираклий умер, и в Константинополе началась смута. Командующий византийской армией Феодор уехал из Египта в столицу, положение в стране стало зыбким. Измученные осадой жители Бабилона решили сдать сдаться при условии, что всех желающих беспрепятственно выпустят из города. 7 апреля 641 года, в день Пасхи, христианский гарнизон покинул город, предварительно выпустив из тюрем всех заключенных и отрубив руки тем, кто сидел в тюрьме за ересь. Захватив Бабилон, Амр снова двинулся к Александрии. По дороге он взял город Никиу, гарнизон которой в панике разбежался при приближении арабов, не оказав сопротивления. Вернувшийся в Египет Феодор организовал оборону на подступах к Александрии, но после десяти дней упорных боев арабы подошли к столице Египта.

Падение Александрии

Однако взять Александрию им не удалось. Это был огромный город с населением в 150 тысяч человек, имевший мощные укрепления и сильный флот. Он стоял на берегу моря и его нельзя было осадить, а огромные стены и отсутствие осадных орудий у арабов делали невозможным прямой штурм. Гарнизон города был более многочисленным, чем армия осаждавших его мусульман (от 20 до 50 тысяч против 15 тысяч у арабов). Амр отступил от Александрии, но как только арабы ушли, в городе начались волнения. Партия «синих» не могла поделить власть с партией «зеленых», монофизиты устраивали заговоры против вернувшегося из Константинополя Кира. Религиозные и внутриполитические волнения доходили до кровавых стычек. В этих условиях Кир решил устроить перемирие с арабами. Прибыв в Бабилон, он заключил с Амром договор, согласно которому византийцы выплачивали арабам контрибуцию и обязались не предпринимать военных действий в течении 11 месяцев. Однако этим условия договора не заканчивались. По окончании перемирия войска византийцев должны были добровольно покинуть Александрию и уплыть за море. Арабы взамен поклялись не ущемлять интересы христиан и не разрушать церкви, а также не трогать евреев. В знак серьезности своих намерений византийцы выдали арабам 200 заложников.
Фактически это была сдача Александрии, которую византийцы прежде так долго и упорно обороняли, причем сдача без боя и каких-либо выгод для ромеев, кроме временного перемирия. О причинах этого договора много говорилось у историков, но они до сих пор остаются неясными. Говорили, например, что Кир вовсе не собирался выполнять договор и просто выигрывал время, или что сдачи города требовал сам император, считая, что армия больше понадобится ему в Константинополе. Так или иначе, переговоры проходили за спиной горожан, которые ничего не знали и были просто поставлены перед фактом.
В отличие от александрийцев, арабы потратили перемирие с пользой. За 11 месяцев они захватили почти весь восточный Египет и в назначенный день пришли к Александрии, чтобы войти в город. Кир к этому времени уже умер. Аристократы и зажиточная часть населения бежали, бросив свои роскошные дома. Вместо них в мраморных дворцах, еще носивших на себе следы эллинской культуры, поселились солдаты-бедуины. Бывшие кочевники мало дорожили своими новыми жилищами: они проводили в одном доме несколько дней или недель и переходили в другие. Здание разрушались, исчезали в пожарах вместе с драгоценными фресками и изысканными статуями. Александрийская библиотека, по мнению большинства историков, тогда уже не существовала. Тем не менее, сохранилась легенда о том, как арабы распорядились с тем, что от нее осталось. Халиф Омар якобы заявил, что если в этих книгах содержится то же самое, что в Коране, то они не нужны, а если что-то другое, то они вредны. Арабы бросили старинные папирусы в воду, и волны Нила несколько дней текли чернилами.
После прихода арабов монофизитский патриарх Венеамин с торжеством возвратился в Александрию. Но прошло немного времени, и копты, так яростно боровшиеся за свою веру, начали толпами переходить в ислам. Завоеватель Амр не сделал Александрию своей столицей — ему не нравилось, что она отделена от Аравии большой рекой. Поэтому во время перемирия арабы обустроили в Египте свою штаб-квартиру Аль-Фустат, то есть «лагерь», — будущий Каир. Неутомимый Амр отправился на запад, в Северную Африку, где захватил греческую Киренаику (Барку) и разгромил византийцев у Карфагена, хотя сам город ему взять не удалось. Продолжая путь на запад, он перешел невидимую границу, отделявшую греческий мир от латинского, и завоевал Триполи и Лептис Магну — некогда цветущие римские города, запустевшие после нашествия вандалов. С местными берберами Амр заключил договор о выплате дани, по которому арабы при недостатке средств имели право забирать в рабство их детей. Затем он вернулся в Египет, оставив в качестве наместника своего племянника Укабу ибн Нафи, которому позже предстояло завершить завоевание Северной Африки.
Об Амре современники писали, что он был невысок ростом, но при этом такой грузный и широкий, что, по словам поэта, «заполнял собой всю мечеть». Все у него было огромным: голова, лоб, борода, руки и рот, густые брови и черные глаза. Как многие арабы, он отличался красноречием и произносил зажигательные проповеди.
Проповедь Амра.
Одна из таких проповедей, сказанная Амром в фустатской мечети, сохранилась. В своей речи он призвал мусульман воздерживаться от излишеств и от многодетности, потому что она отнимает у человека время, которое ему нужно, чтобы задуматься о своей жизни и освободиться от страстей. По сути дела, это был панегирик мирной жизни, а также хорошего отношения к коптам и лошадям. «О собравшиеся люди! Взошло созвездие Близнецов, пылает Сириус, и открылось небо. Отошла чума, и уменьшилась роса, улучшились пастбища, ягнились овцы, и подросли ягнята. Пастух должен хорошо смотреть за пастьбой. Пусть он с благословения Аллаха живет в своей долине! Пользуйтесь же ее скотом, ее молоком, ее барашками, ее дичью! Пасите своих лошадей, откармливайте их, заботьтесь о них, почитайте их! Ведь они — ваш щит от врагов ваших, в них ваше богатство и ваше бремя. Примите заповедь хорошо обращаться с коптами, с которыми вы окажетесь по соседству! И еще. Я запрещаю вам увлекаться благовониями и медовыми сластями, ибо они портят нам веру и делают беззаботными». Дальше говорилось так: «Вам завещано хорошо обращаться с коптами, потому что они в родстве с вами и под покровительством. Так удержите ваши руки, не трогайте женщин, опустите ваши глаза! Я не знаю, что произойдет с человеком, который сам оброс жиром, но истощил лошадь. Знайте же, что я запрещаю по отношению к лошадям, то же, что по отношению к людям!»

***

Арабский Восток — лингвокультурный ареал, который его представители называют Эль-Ватан эль-‘Арабий, что условно можно перевести как Арабский мир или Pax Arabica. Роль этого геополитического пространства в прошлой и настоящей жизни планеты трудно переоценить.

Язык и имена арабов

История

Вопрос об арабском языке связан с происхождением самих арабов. Сегодня принято считать, что арабы, как и все семитские народы, переселились на запад из Сахары, когда она стала засыхать. Со временем семиты разделились на южных и северных, потом от них откололись западные, у которых появился первый алфавит. Из семитских языков особенно широко применялся арамейский язык: на нем говорили в Ассирии, Персии и Сирии.

Никому неизвестно, жил ли кто-то в Аравии до арабов. После переселения арабы вначале занимались земледелием, но по мере того, как климат становился все более засушливым, превращались в кочевников. Они не сознавали себя чем-то единым — это были просто десятки и сотни племен, живших на одной территории. Арабами их назвали уже позже в соседних странах, обобщив все население Аравии как «людей пустыни».

Кроме общей территории, арабов объединяло то, что все они говорили на одном языке. Арабский — один из древнейших семитских языков, ему уже несколько тысячелетий. По древности с ним может сравниться только аккадский. По структуре арабский язык считается родственным древнеегипетскому, а из современных к нему ближе всего эфиопский.

Несмотря на древность, арабский язык очень долго не имел письменности. Только в V веке до н. э. появились первые записи на арабском. Еще сто лет спустя в Набатее и Пальмире был создан арабский алфавит. Сначала он был похож на арамейский, но постепенно видоизменялся, пока не стал таким, каким мы видим его сейчас.

Своеобразие

Понимая язык людей, лучше понимаешь их способ мышления и восприятия вещей. Нужно немного представлять себе арабский язык, чтобы почувствовать его своеобразие, отраженное в своеобразии арабской истории и культуры. Даже не зная арабского, можно попытаться уловить аромат и вкус языка, приглядевшись к его происхождению, устройству и особенностям построения фраз.

Арабский язык не совсем обычный. У тех, кто знает только европейские языки, многое в нем может вызвать недоумение.

Например, в арабском нет среднего рода, только мужской и женский.

В нем есть определенный артикль — «аль» — и нет неопределенного.

Кроме единственного и множественного числа, в арабском есть «двойственный», обозначающий пару. Сама единичность не является точкой отсчета, от которой потом переходят к множеству, а наоборот, определяется задним числом особой формой слова, обозначающего однократность: то есть изначально подразумевается множество вещей, а не единица.

В арабском языке 28 согласных и только три гласных, которые могут звучать долго или коротко. Среди частей речи преобладают глаголы, а в глаголах — трехсогласные корни.

Для арабского не так важны приставки и суффиксы, как корень слова. В отличие от русского языка, корень здесь не обрастает с двух сторон вспомогательными частицами, а «разбухает» изнутри гласными. Корень слова состоит из одних согласных, обычно трех, а вставленные между ними гласные определяют конкретный смысл слова. Например для корня Д-Х-Л существует такая цепочка смыслов: ДаХаЛа (он вошел), ДаХЛун (доход), ДуХуЛун (вход, вхождение), ДаХиЛун (входящий, вошедший), ДаХаЛу (они вошли). Можно также удваивать одну из корневых согласных, это тоже меняет смысл. Слова, отпочкованные от одного корня, являются родственными, и это сразу видно в языке. Например, все имена, имеющие последовательность букв Х-М-Д, связаны со словом «хвалить»: Мухаммад, Хамид, Ахмед, Махмуд.

Арабский язык — это язык глаголов, а все остальное привязывается к ним, как вагоны пристыковываются к локомотиву.

Глагол может порождать другие глаголы по длинной цепочке видоизменений, включающей до 15-и звеньев. Такие производные глаголы называют «породами». Например, если в исходном глаголе (первой породы) удвоить в корне вторую согласную, то это придаст действию особую интенсивность, усилие, масштабность: так образуется глагол второй породы. Получится не просто «разбил», а «разбил на мелкие части, вдребезги». Третья порода добавляет направление и совместность действия, четвертое — побуждение или принуждение к действию. Пятая прибавляет к слову приставку «та» и оборачивает действие на самого себя, как в русском суффикс «ся»: возносить — возноситься. И так далее.

Глаголы в арабском всегда конкретные, нет вспомогательных вроде «есть», «быть», «иметь». Каждый глагол имеет два залога, два рода, три лица и три числа. От глаголов образуются существительные и причастия.

В арабском всего три падежа: именительный, родительный и винительный. Падеж определяется гласной, которая ставится перед последней согласной. Вообще, последняя краткая гласная в слове (или ее отсутствие) — один из главных ключей ко всему словообразованию.

Все это свободно перемежается частицами: восклицаниями, вопросами, подтверждениями, предлогами, союзами.

Порядок слов в предложении произвольный, но в нем есть своя жесткая структура. Например, местоимение нельзя оторвать от существительного. Иногда они даже сливаются в одно слово. В арабском мало сложных предложений.

Арабы говорят «ушел», а не «я ушел». Употребив однажды какое-нибудь существительное, потом без конца заменяют его местоимением, пока не перестаешь понимать, о чем идет речь.

Богатство

Мало найдется народов, которые любят и ценят свой язык так же сильно, как арабы. С самых древних времен они дорожили им как драгоценностью, постоянно его пестовали, разрабатывали и изучали и за долгие столетия сумели сохранить в изначальной чистоте.

В то же время в арабском языке появилось много новшеств, которых нет в других языках и которые делали его свежим, молодым и гибким. Он имеет огромный запас слов, больше, чем в любом другом семитском языке. Лингвисты пишут о «буйной роскоши» арабского словаря. Откуда же она взялась? Арабы сочетают дотошность с наблюдательностью. Для арабского языка характерны конкретность, детальность, точность. Он подробно и выпукло видит внешний мир, замечает множество нюансов в поведении, чувствах, настроении. Это хорошо видно в домусульманской поэзии, живо и свежо передающей опыт бедуинской жизни. В арабском есть множество специальных слов, обозначающих самые мелкие детали быта, настроения, состояния погоды, частей тела, свойств животных и так далее. Он не довольствуется общими понятиями и широкими описаниями, а всегда вникает в подробности любого действия или явления, доводя их до физической наглядности.

Другая особенность арабского — метафоричность, смелые, поражающие воображения сравнения и ассоциации. Возможно, иногда арабы с ними даже перебарщивают. Часто, особенно в поэзии, вместо предметов и лиц даются только описывающие их метафоры. (Например, в «1001 ночи»: «Пока не пришла к ним разрушительница наслаждений и разлучительница собраний…» и т. д.). Каждое слово в арабском имеет огромное количество синонимов и метафорических описаний.

Другой источник разнообразия — обилие иностранных слов, которые не выглядят чужеродно, а быстро устраиваются и растворяются в языке, подстраиваясь под его строгий лад.

В конце концов, арабский язык оказался так богат, что смог вместить в себя самые сложные понятия греческих трактатов, индийской философии, халдейской магии.

Имена

У арабов сложная система образования имен. К собственному имени араба может добавляться множество других: имя отца или старшего сына, титул, прозвище, связанное с профессией или внешним видом (Медник, Хромой), название города или местности, откуда он родом. Пророка Мухаммеда на самом деле звали Абу аль-Касим Мухаммед ибн Абдулла аль-Хашим, то есть «отец аль-Касима Мухаммед сын Абдуллы из рода хашим».

Однако полные списки имен почти никогда не употреблялись, за исключением биографий и исторических трудов. В семье и среди знакомых в ходу были личные имена — аламы (например, Ибрахим или Ахмад), а в миру человека часто называли только по имени отца или сына, опуская все остальные. Иногда личное имя комбинировали с куньей (то есть именем сына: Абу Бакр, «отец Бакра»), нисбой (имя местности: аль-Бухари, «из Бухары») или насабом (имя отца: ибн Зубайр, «сын Зубайра»). В последнем случае из уважения к генеалогическому древу цепочка могла уходить очень далеко, до четвертого или пятого колена. Женщин тоже называли по имени отца (бинт Али, «дочь Али»), но гораздо чаще по имени сына (Умм Али, «мать Али»).

В европейских языках в написании арабских имен до сих пор существуют большие разночтения. Основателя ислама в разное время и в разных странах называли Магомет, Мохаммед, Мухаммад и даже Мугаммед. Из трех вариантов титула первого министра (везирь, вазир, визир) чаще используют первый и последний, а начальника войска традиционно именуют эмиром, хотя было бы точнее называть его «амир».

Имена арабов в основном «говорящие» и означают вполне конкретные понятия. Скажем, «абд» по по-арабски раб, поэтому Абд Аллах — раб Божий, а Абд аль-Малик — раб царя. К именам часто прилагаются артикль «аль», который перед определенными согласными утрачивает окончание «ль» и взамен получает удвоение следующей за ним буквы. Так пере именами возникают приставки ас-, ар, — ад, ат-, аш-: вместо аль-Рашида появляется ар-Рашид, вместо аль-Салиха — ас-Салих. Некоторые имена и вовсе обходились без артикля, другие употреблялись как с ним, так и без него. Если вы назовете человека аль-Бируни, то не ошибетесь, но и просто Бируни тоже будет хорошо.

В арабском языке встречается много переиначенных на свой лад христианских и греческих имен. Харун — это библейский Аарон, Ибрахим — Авраам, Исхак — Исаак, Юсуф — Иосиф, Иса — Иисус, Йахья — Иоанн. Римского врача Галена арабы называли Джалинус, Гиппократа — Абикрат, а Платона — Ифлатун.

Читая список аббасидских халифов, можно заметить, что почти все их имена начинаются на «му»: Мустансир, Мустаин, Мутаввакиль, Мутадид. Причина в том, что все это — почетные прозвища в форме причастий: «просящий», «поддерживающий», «предающийся (Богу)». Причастия в арабском обычно начинаются на «му-«, так же, как в русском заканчиваются на «-щий».

Айн и хамза

Произношение в арабском языке тоже довольно своеобразное. Часто переводчики сталкиваются с трудностями, пытаясь передать некоторые звуки, у которых нет аналогов в европейских языках.

Например, айн — это буква, обозначающая согласный звук. Но сам звук определить довольно трудно. Это скорее придыхание, относящееся к предыдущему гласному, чем самостоятельный звук.

Хамза — символ, отвечающий за еще один необычный звук: гортанную смычку, когда звук резко вырывается из сдавленного горла.

Традиционно не учитывается в именах и разная длительность гласных: в оригинале одни слоги тянутся, а другие произносятся кратко.

Все это обычно приносится в жертву простоте и легкости восприятия, иначе арабские имена превращаются в плохо воспринимаемый и почти не запоминающийся набор слогов. Например, Амр ибн Раби`я ибн Каб ибн Сад ибн За`йд Манат ибн Тамим аль-Мустаугир.

Многие арабские единицы измерения — искаженные персидские и греческие. Мера веса ритл (406 грамм), происходит от литра (греческий литрон), фарсах — от персидского парсанга (6 км), милс — от мили, динар — от динария, дирхем — от драхмы. К исконно арабским можно отнести локоть (зира) и джариб, делившийся на малый (1592 кв. км) и большой (5837 кв. км).

Внутри халифата ходили две основных монеты: мелкий по размеру золотой динар (4.25 г золота) и крупный, но гораздо более дешевый серебряный дирхем (3−4 г серебра). При Аббасидах в 1 динар входило 20 дирхемов. Впрочем, дирхем тоже был довольно дорогим, поэтому за ним шла еще более дробная мелочь (фалс), которой рассчитывались на базарах при небольших покупках: 1 дирхем равнялся 8 даникам, или 12 киратам, или 24 тассуджам (каждый раз прибавляем по шесть), или 48 хабба (буквально — ячменным зернам). Динары чеканились только в столицах халифата, Дамаске и Багдаде, а мелочь была местного производства.

Основной мерой веса были мискаль и мен, или манн (2 ратля). Сто маннов составляли харвар — это слово значит «ослиный вьюк», то есть столько, сколько может унести осел. Столько же весил верблюжий вьюк — васк или химль.
Арузза, «рисовое зерно», равнялась 25 «горчичным зернам» (хардал), а бахар — 300 маннам.
Вес драгоценных металлов измеряли в кантарах. 1 кантар — это сто ратлей, один ратль — сто сорок четыре драхмы. Золото и драгоценности мусульмане взвешивали с величайшей точностью: разница в весе стеклянных гирек, которыми пользовались ювелиры Бухары, составляла всего треть миллиграмма.Высоту считали в арашах и гезах — это все тот же локоть в разных вариантах. Локтей было очень много: черный, почтовый, ручной, плотничий, суконный, исфаханский, королевский и др.Жидкость и сыпучие вещества мерили специальными сосудами, из которых главными были два: са и мудд. Великие арабские законоведы, Абу Ханифа и аш-Шафии, определяли их размеры так:

СаМуддИракский ратль = 130 дирхамов.ДирхамВ одном из хадисов говорилось, что «Пророк совершал омовение одним муддом и двумя ратлями, а для полного омовения использовал один са и восемь ратлей».
Мерой объема служил также джариб (около 30 л), равный семи кафизам в Аравии и десяти — в Персии. В разных района халифата использовали свои меры: в Египте — малый и большой кадах, в Ираке — курр и маккук, в Андалусии — руб, в Магрибе — сахфа, в Сирии — кайль.Малую длину определяли в «пальцах» — асба. Это двадцать четвертая часть локтя, или 6 ячменных зерен, или «36 волос из гривы рабочей лошади». У арабов имелись своя «ладонь» (кабда) и сажень (ба). Более крупные единицы длины, в порядке их увеличения, выглядели так: касаба, зейр, барид, мархала (24 мили).В Средней Азии было огромное количество собственных мер и единиц: ваджаб, бугун, чакса, шаир, кары и пр. Часто это только другие наименования все тех же «локтей» и «пальцев», но попадались и уникальные, не встречавшиеся больше нигде. Например, в Бухаре и Хорезме объем и вес мерили в сирах и пайманах, длину — в дангах и хаббах, а площадь — в танабах и гау (последнее слово значит «упряжка волов»: столько земли запряженные волы вспахивали за один сезон). Купцам надо было очень хорошо разбираться во всех этих тонкостях, чтобы не ошибиться при расчетах и не упустить свою выгоду.
… Узнав о видах мер длинны, объема и веса, можно только с облегчением вспомнить, что все эти знания не актуальны сегодня, разве что для специалистов расшифровывающие старые документы или рецепты приготовления восточных явств, а «эталоном» мер пришедших из Древности — размер зерна.
Сегодня — метричекий эталон, который «зашифрован» в таких еденицах измерения как калибр, линия, дюйм, карат, унция, бушель, баррель, и как и прежде «купцам» очень хорошо разбираться во всех этих тонкостях, чтобы не ошибиться при расчетах и не упустить свю выгоду.

***

В доисламскую эпоху главной и чуть ли не единственной формой арабского стихотворения была касыда — небольшая поэма из 80−120 строк, уложенных в рифмованные двустишия. Она начиналась с лирического вступления (насибы) и имела несколько обязательных частей с разным настроением и темой. Содержание насибы всегда одно и то же: память о былых битвах, ностальгия по бурной юности, полной вина и любовных утех, тоска о любимой женщине, о далеких друзьях, об ушедшем времени. В середине касыды (эта часть называлась васф) поэт как бы отвлекался от воспоминаний и, оглядевшись по сторонам, давал четкое и яркое описание окружающего мира — своего коня, верблюда, пустынного пейзажа. Автор поэмы подробно рисовал скудный бедуинский быт, особое обаяние простой и чистой жизни. Заканчивалось длинное стихотворение фахрой — чем-то вроде былины, воспевающей деяния древних богатырей, свои собственные подвиги и славу своего рода.

Сочиняя касыды, бедуинские поэты как будто все время писали одно и то же стихотворение, но в бесконечно новых и разнообразных вариациях, стараясь поразить смелостью и свежестью метафор, остротой чувств и точностью деталей. В арабских стихах всегда был элемент соревнования, желания превзойти своего соперника, победить в поэтическом состязании, продолжавшемся целые века. Вот как поэт Имруулькайс описывал брошенную стоянку в пустыне:

В песчаной долине следы очагов уцелели,

И кажутся издали татуировкой на теле,

А его современник Тарафа дополнял и уточнял:

Остатки костра в Ар-Рукамайне похожи

На татуировку, что временем слизана с кожи.

С чем только не сравнивали стихотворцы следы этих старых становищ в пустыне: и с полустертыми письменами на пергаменте, и с ветхим изношенным плащом, и с наколкой на лодыжке новобрачной.

Монотонный ритм с повторением одной и той же рифмы в конце каждого второго стиха придавал стихам особую певучесть — это однообразие было сходно с жизнью самого бедуина. Одна единственная рифма пронизывала все стихотворение, словно длинная нить, которая с равномерными интервалами то появлялась, то исчезала на полотне стиха. В зависимости от того, на какую согласную заканчивалась рифма, стихи делились на лямийя (лям — буква л), нунийя (нун — буква н) и т. д. Метрика касыды тоже была скромной, ее основой служил двойной ямб — раджаз.

Бейт. Арабскую стихотворную строку представляли как бейт — бедуинскую палатку с двускатной крышей, каждая сторона которой составляла полустишие. Полустишие делилось на стопы, а стопа — на «завязки» и «колышки», то есть разные сочетания длинных и коротких слогов. Комбинации этих элементов создавали 16 размеров арабской поэзии, которые сами арабы сравнивали с шагами бредущей по пустыне верблюдицы.

Главной силой арабской поэзии была метафора. Бедуинские поэты писали емко, сжато и конкретно, улавливая сходство между самыми далекими и разнородными вещами, делая наглядными и выпуклыми самые отвлеченные понятия и представления. Бедуин мог, например, сказать, что воспоминания «слепят его как песок пустыни, а глаза влюбленного слезятся от разлуки, словно он «поел незрелой дыни». Подкрадываясь к врагам, он «закутывался в ночную темноту, точных женщина в меховую накидку», а натянутый им лук стонал подобно «лани, потерявшей детеныша».

Вспоминая о покинутой женщине, поэт рассыпался каскадом щедрых сравнений, описывая ее внешность, характер, подробности одежды, украшений («ее талия тонка, как скрученный ремень поводьев», — восхищался Имруулькайс). Здесь встречались довольно откровенные сцены любовных утех, поданные так же просто, естественно и задушевно, как у ранних миннезингеров. Тот же Имруулькайс описывал, как ползком пробирался в шатер своей возлюбленной между вооруженных воинов, даже когда она была беременной и кормила младенца («я подобрался к ней бесшумно, как тихо поднимаются один за другим пузырьки в воде»), и как ласкал ее нагую, в одних браслетах, на дне оврага, неотразимо привлекательную, с закрученными на голове тугими косами, похожую огромными глазами и длинной шеей на испуганного олененка. «Это на ложе простертое полудитя, — восклицал он в восторге, — Даже в суровом аскете разбудит желанье».

Несмотря на свое мужество, бедуинский поэт не стеснялся лить слезы, если их вызывали любовное страданье или скорбь о смерти друга. Любить и мучиться от любви было так же почетно и прекрасно, как рубиться в схватках или весело пировать с друзьями. «Люди с годами трезвеют, а я не могу Страсть превозмочь и поныне живу, как в тумане», — вдыхал Имруулькайс, мгновенно превращаясь из бесстрашного воина в тоскующего лирика.

Потом, рассказывая о своем скакуне, он восхвалял его с не меньшим, если не большим воодушевлением, чем возлюбленную. Поэта восхищали его ноги, глаза, быстрый бег, надежность, верность и сила. Он подвижен «как юла в руках ребенка», его грудь испачкана кровью убитой газели, словно жидкой хной, а его хребет под седлом отшлифован, как жернов, на котором можно толочь зерно.

Но, пожалуй, особых поэтических высот касыда достигала в описаниях природы. Устроившись на привал в пустыне, Имруулькайс красочно изображал нестерпимый полуденный зной, когда воздух дрожит и кажется, что «над землей пляшут раскаленные иглы». Тарафа горько жаловался на ночной холод, когда бедуину, чтобы не замерзнуть, приходится сжигать даже собственные лук и стрелы, и попутно замечал, что рассыпанный по траве мелкий помет антилоп похож на толченый перец. Примеров таких схваченных на лету сравнений в арабских касыдах не счесть. Стихотворение бедуина зорко всматривается в пейзаж и видит, что волны в ручье покачиваются как верблюды, нагруженные тюками, ущелья в горах напоминает брюхо дикого осла, а газели рассыпаны по склону «словно шарики порванных бус».

И, конечно, ни одна касыда не обходилась без воспевания племени и его правителя:

Дан судьбою нам вождь величайший на свете,

Он — как конь вороной, рассекающий ветер.

Если начинается бой, то

Мы рубим противника с яростью львиной,

И воины надают мертвой мякиной.

«Кровь лилась, как вода из разбитой бутыли», — похвалялся поэт очередной стычкой за какой-нибудь отбитый колодец или украденный скот.

В касыдах часто встречались нравоучительные вставки — хикмы, рассуждения о времени, о смерти, о сути вещей. Для арабских поэтов было характерно стоически-трагическое мироощущение: все тленно и тщетно, жизнь приносит разочарование, от смерти никуда не уйти. Все прекрасное и светлое осталось в прошлом, там любовь, дружба, юность, сейчас же остались только вражда, одиночество, близкий конец.

Что толку скулить? Лишь терпенье поможет в беде.

Как бурлила отважная молодость в жилах,

А теперь я ни встать, ни одеться не в силах.

Но поэт тут же надевал на себя маску гедониста, ловящего моменты наслаждения перед лицом неизбежной смерти. Надо жить во всю силу, щедро, не считая денег. Могилы скупцов не отличить от могил транжир. Пей, веселись, люби красавиц, проматывай все, ни о чем не жалей.

При жизни ты должен все радости плоти вкусить,

Чтоб конь мог пастись, удлиняют веревку ему,

Но жизнь не продлить…

В итоге бедуинский поэт воплощал в себе сразу три идеала: воина, влюбленного и щедрого гуляки. Всегда самый сильный и смелый, победоносный — и в то же время одинокий, бедный, всем чуждый, гордый, независимый, готовый скорей «грызть камни», чем просить помощи. Стоик, ведущий жизнь, полную лишений, твердо и мужественно встречающий смерть, — и беспечный весельчак, забывающий обо всем на свете за чашей вина и в объятиях красоток. Неотразимый сердцеед, свободный и ветреный, от которого без ума все женщины, — и безумный влюбленный, всю жизнь чахнущий только по одной. В конечном счете главным оказывалось богатство и полнота жизни, не потерянной зря, и ощущение превосходства над другими — не только самого себя, но и всего «своего»: племени, женщины, друга, коня, доспехов. Арабский поэт как бы говорил: «Я сильней, умней, мужественней всех, я ни в чем никому не уступлю и всех во всем превосхожу, я пью жизнь полной чашей. Не то, что некоторые ничтожества, вроде трусливого мужа той женщины, с которой спит смелый бедуин: ее супруг жалкий трус, он может только бормотать угрозы, и даже жена его презирает». Все это было бы почти смешно, если бы не обрастало роскошной чередой подробностей, выливающихся на читателя бурлящим потоком, горстями метафор и метких словечек, от которых захватывает дух.

Кроме касыд существовали более короткие стихи на одну тему — их называли кита, что значит «отрывок». Обычно это были небольшие боевые речевки, состоявшие из угроз и оскорблений, которые обрушивали перед боем на врага (их называли хиджи), или ритуальный плач над телом павшего воина (рисы). Лучшими мастерами заплачек-рис были женщины-поэтессы.

Муаллаки.

Из сотни арабских поэтов, живших в VI-VII веках, самыми лучшими считаются семь, вошедших в сборник муаллаки. «Муаллак» буквально значит «нанизанные на нить», как жемчужина в ожерелье. У этого слова есть и другое значение — «вывешенные». На ярмарках в Мекке проходили состязания поэтов, и лучшие стихи потом записывали золотом и вывешивали в Каабе. В муаллаке каждый поэт представлен только одной касыдой. В этот канон вошли стихи Имруулькайса, Тарафы, Зухайра, аль-Хариса, Амра ибн Кульсума, Антары и Лабида.Кроме поэзии, в Аравии высоко ценилось красноречие, умение владеть словом. Вообще, язык арабов при всей их бедной кочевой жизни был удивительно гибок и богат. (Сами арабы считали, что первые слова на арабском языке произнес Адам, когда оплакивал убитого Авеля). Эти задатки во многом объясняют тот неожиданный расцвет культуры, который арабы пережили в первые века мусульманства: культура в них была не создана заново, а пробуждена. Арабы на протяжении многих веков были потенциально заряжены цивилизацией, и ислам только послужил ее катализатором.

***

Культура в эпоху праведных халифов

Во времена великих завоеваний далеко не все арабы были суровыми воинами, не знавшими ничего, кроме своего верблюда, сабли и Корана. Обратной стороной арабской воинственности была восточная изнеженность и жажда богатства. Уже во времена праведных халифов сухая почва Аравии, унавоженная деньгами и роскошью, давала щедрые ростки культуры. В мирное время здесь процветали торговцы, гуляки, мудрецы, поэты.

При халифе Османе славился своей щедростью наместник Куфы ал-Валид ибн Укба. Он мало интересовался войной, зато двери его дома были открыты для каждого, кто желал навестить хозяина и воспользоваться его гостеприимством. Даже рабам доставалось от него по три дирхема в месяц. Омейядский халиф Валид II отличался тем, что ночами напролет пил вино с христианами и пьяным приходил в мечеть, однако его щедрость покрывала все грехи и воспевалась куфийцами в стихах.

В это время поэзия оставалось главной и лучшей частью арабской культуры. После того, как Аравия приняла ислам, поэты никуда не исчезли и продолжали заниматься своим искусством «нанизывать жемчуг» — писать стихи. Творчество доисламских поэтов по-прежнему считалось вершиной и образцом поэтического творчества. Полтора столетия спустя в сборнике классических стихов, составленным филологом аль-Муфаддалой для халифа аль-Махди, из шестидесяти шести авторов оказалось всего шесть, писавших после Мухаммеда.

Первым из поэтов, как и прежде, арабы считали Имруулькайса. Его ода, начинавшаяся со слов «Постойте! Поплачем!», была образцом и эталоном поэзии. Когда хотели что-то похвалить, говорили: это лучше, чем «Постойте! Поплачем!». Даже сам Пророк, не любивший доисламской поэзии, говорил, что Имруулькайс — знаменосец всех поэтов (добавляя при этом: «Поэтов, идущих по дороге в ад»,).

Главным инструментом арабского поэта оставалась касыда. Это была универсальная форма, в которой автор мог выразить все, что угодно, не особо стесняя себя выбором тем и в то же время оставаясь в рамках консервативного канона. В просторной касыде стихи неслись сплошным потоком, захватывая все на своем пути и смело перескакивая с темы на тему. Быстрый напор беглых, но точных зарисовок создавал головокружительное ощущение насыщенной и разнообразной жизни, где одно описание свободно цеплялось за другое. Пробегая по цепочке летучих ассоциаций, касыда словно накидывала на все существующее сеть живых и конкретных наблюдений. В этой телескопически раздвигающейся картине мира поэт мог сравнивать свою возлюбленную с залитым дождем лугом, а затем невозмутимо описывать сам луг, изображая его во всех подробностях, как реальный пейзаж. В траве жужжит муха, сообщал он, «как пьяница, бормочущий что-то про себя» (про возлюбленную стихотворение уже давно забыло), и непрестанно потирает лапками, словно пытаясь высечь огонь из кремня.

Однако всеядность касыды часто оборачивалась против нее самой. Со временем ее слишком крупная и тяжеловесная форма стала распадаться на составные части, каждая из которых стремилась образовать отдельный жанр. Фрагменты о любви превращались в любовные газели, размышления о бренности бытия — в философскую лирику, а восхваления племени или самого себя — в панегирики, хвалебные оды правителям и богатым меценатам.

Принятие ислама только слегка скорректировало темы арабской литературы, не затронув ее по существу. Вопрос веры играл гораздо более важную роль в биографии поэтов, чем в их творчестве. Некоторое время арабский поэтический мир балансировал между исламом и язычеством, пока в конце концов не склонился в пользу первого.

Первым певцом ислама и самого Мухаммеда принято считать Хасана ибн Сабита — беспринципного стихотворца и известного труса, любившего строить из себя великого воина и красившего волосы в красный цвет, чтобы «походить на льва, терзающего свою жертву». Начав с традиционных касыд, Хасан перешел в ислам и так красноречиво воспевал достоинства Пророка, что тот подарил ему рабыню и дворец. Позже он стал успешным панегиристом при дворе халифа Муавии.

Поэт аль-Аша тоже начинал как язычник, но потом стал симпатизировать христианам и в итоге принял ислам. Это ничуть не мешало ему воспевать вино и дружеские попойки с флейтистками. Он утонченно описывал цветы, «покрытые чалмой из лепестков», традиционно жаловался на жестокость возлюбленной, ради которой ему пришлось всю ночь ждать у бедуинского лагеря («пока даже у волков не стали слипаться глаза»), и меланхолично замечал, что в любви «каждый из нас и охотник, и дичь». Как и положено бедуину, после хмельной чаши его одолевали мысли о бренности всего сущего.

Джарвал ибн Аус по прозвищу Карлик, уродец и мастер жанра поношений (хиджа), тоже принял ислам. Он сделал свой профессией желчность и язвительность, вместо панегириков обливая врагов помоями. Его стихи изумляли современников своей грубостью и непристойностью. В то же время в них не было никакой злобы, ничего личного: это была лишь поэтическая игра, демонстрация литературной силы, то есть те же восхваления, только с другим знаком. Упиваясь своим мастерством, он бичевал и высмеивал даже собственных родственников: главное было показать талант, а против кого он обращался, не имело значения. В одном из стихов он пишет, что, не зная, на кого излить свою злобу, готов проклинать самого себя.

Профессиональным панегиристом был и самый выдающийся поэт этого времени ан-Набига. За деньги этот блестящий стихотворец мог воспеть кого угодно. Причем его оружие было обоюдоострым и при случае легко обращалось против того, кого он восхвалял. Ему пришлось бежать от хирского князя из-за едкого пасквиля, в котором он выставил своего покровителя трусом, самодуром и извращенцем. По другой версии, он случайно увидел обнаженной жену князя и описал ее так красочно и живо, что муж поклялся его убить. Какое-то время он безбедно жил при гассандиском дворе, но потом вернулся к князю Хира и в честь примирения написал свою лучшую касыду, получив в награду целый караван верблюдов.

Его хвалебные стихи не претендовали на правдивость — это был только способ заработать на жизнь. На самом деле, ан-Набига был мастером стиха в самых разных жанрах, владевшим гибким и точным языком, одинаково остро и наглядно описывавшим природу, зверей и женскую красоту. Широко известно его описание свернувшейся в кольцо змеи, которая лицемерно косит глазами, притворяясь слабой, тогда как из пасти ее торчат «острые и кривые, как иглы, зубы».

Не менее знаменито его описание нагой княгини. Поэт подробно изобразил складки на ее животе и упругие соски, от которых грудь кажется выше. На женщине золотое ожерелье, в ее глазах — неудовлетворенное желание: «так больной смотрит на лица своих посетителей». Она словно ромашка после утреннего дождя, когда цветок уже высох, а стебель еще влажен. Даже монах во время молитвы не смог бы отвести от нее взгляд и думал бы, что идет праведным путем, хотя уже давно с него свернул. Сжав ее тело, почувствуешь, как оно подастся под рукой и тут же вернет свою форму. А если войти в ее лоно, почувствуешь «возрастающую упругость». Трудно представить более живой и волнующий эротизм, почти боготворящий женское тело и в то же время упивающийся исходящим от него соблазном.

Ан-Набига стал признанным мэтром, почитавшимся во всем арабском мире. Репутация его была так высока, что его приглашали как судью на поэтические состязания. Многие считали его лучшим арабским поэтом или, по крайней мере, вторым после Имруульккайса. Стихами ан-Набиги восхищался даже суровый халиф Омар.

Коварство и любовь. Смерть Джафара Бармакида

Существует много версий падения вазирского рода Бармакидов. Одна из них, наиболее литературная и романтичная, изложена в арабской хронике аль-Масуди.

Рассказывают, что халиф Харун ар-Рашид одинаково сильно любил двух человек: лучшего друга и наперсника Джафара и свою родную сестру аль-Аббасу. По законам шариата они не могли вместе сидеть в его присутствии, и, чтобы устранить это препятствие, халиф уговорил Джафара жениться на своей сестре. Он поставил только одно условие: брак останется фиктивным, они не должны жить в одном доме и вступать в связь. Джафар, чтобы угодить повелителю, скрепя сердце согласился и сдержал клятву. Он старался даже не смотреть на аль-Аббасу, когда они встречались во дворце халифа. Но аль-Аббаса влюбилась в Джафара и, заручившись поддержкой его матери, явилась к нему ночью под видом недавно купленной рабыни. Джафар был пьян и не узнал свою жену. От их связи родился мальчик, которого она тайком отправила в Мекку с двумя кормилицами. Вскоре тайна вышла наружу: халиф узнал обо всем от одной из невольниц своего гарема. Он отправил в Мекку своих гонцов и убедился, что невольница сказала правду

В тот же вечер халиф позвал к себе Джафара на ужин. Ничем не выдав своего гнева, он пил, беседовал и шутил с ним как обычно, а когда Джафар отправился домой, позвал своего слугу Йасира.

«Готов ли ты выполнить мое поручение, которое я не могу доверить никому другому, кроме тебя?» — спросил халиф. Йасир поклялся, что исполнит все, даже если ему прикажут воткнуть меч себе в живот и вытащить его из спины. «Тогда пойди к Джафару и принеси мне его голову». Йасира объяли ужас и трепет, но он не посмел ослушаться и отправился к Джафару, который приходил в себя после хмельной пирушки. Когда Йасир сказал, зачем прислал его халиф, Джафар только улыбнулся: «Повелитель правоверных часто шутит со мной, и это одна из его шуток». «Нет, он говорил это серьезно» — возразил Йасир. «Тогда он, наверно, пьян». Но слуга отверг и это предположение. Не в силах поверить, что Харун мог отдать такой приказ, Джафар попросил Йасира вернуться во дворец и сказать, что выполнил распоряжение: если халиф не раскается и не выразит сожаления о своем решении, то он может вернуться и отрубить ему голову на следующий день. «Нет для этого пути», — решительно отрезал Йасир. Тогда Джафар попросил взять его с собой во дворец и поставить возле двери, чтобы он мог слышать голос халифа, и если тот снова подтвердит, что хочет голову Джафара, то пусть Йасир выйдет к нему и сделает, что должен. Йасир согласился. Придя во дворец и оставив Джафара за дверью, он сообщил, что привел Джафара и готов отрубить ему голову. «Сделай это, пока я не убил тебя», — сказал Харун. Йасир вышел и спросил: слышал ли ты это, Джафар? Тот ответил: «Да» — и, достав изящный платок, завязал им глаза и подставил шею. Йасир отрубил ем голову и принес ее халифу. Харун долго беседовал с ней, осыпая своего бывшего друга упреками и обвинениями. Потом он попросил Йасира позвать двух стражников и приказал: «Отрубите голову Йасиру, я не хочу видеть человека, который убил моего Джафара!»,

Тело Джафара разрубили на несколько частей, а куски разложили на мостах в Багдаде, чтобы их могли видеть все прохожие.

Умра и хадж

Умрой называют малый хадж: это церемония посещения святых мест в Мекке, если она совершается не в священный месяц Зу-аль-хиджа (если в священный, то это просто часть хаджа).

Прибыв в Мекку, паломник прежде всего облачается в ихрам — особый наряд из двух кусков нешитой (то есть сделанной без иглы) ткани. Одним из них обвязывают бедра, другой накидывают сверху. При этом надо воскликнуть по-арабски: «Я перед тобой, о Боже мой, я перед тобой!». Облачение в ихрам означает, что верующий находится в «состоянии ихрама», то есть правильным образом вступает в умру (или хадж). На ногах паломника сандалии, а голова его не покрыта, даже в сильную жару.

Первым делом паломник направляется к мечети Каабы — Масджид-аль-Харам.

Мечеть со всех сторон окружена арочными галереями и множеством входов, которые всегда открыты для любого мусульманина. Вход со стороны горы Сафа имеет порог в виде белого камня, в который вмурован более старый черный камень, знавший еще Мохаммеда: на этом черном камне остался след стопы Пророка. Паломники припадают к нему лицом или ставят на него свою ногу, чтобы удостоится благодати Посланника Аллаха.

Посреди двора мечети Каабы стоит прямоугольный дом Каабы с одним входом, расположенным с восточной стороны. Порог находится довольно высоко, поэтому к двери ведут широкие ступеньки. Дверь двустворчатая, сделана из дерева садж и испещрена тонкими рисунками и надписями из черненого серебра и золота. Одна из надписей — цитата из Корана — гласит: «Первый храм, выстроенный среди людей, — храм в Бекке» (Бекка — это Мекка). На каждой половинке двери, очень высоко, так, что никто не может достать, приделано большое серебряное кольцо — дар из Газны. Ниже еще два серебряных кольца поменьше, на них вешается серебряный замок, который запирает дверь.

Ключ от двери хранится у главы арабского племени бану-шейба, которое отвечает за чистоту и порядок в Каабе. Каждый день на восходе солнце дверь Каабы торжественно открывается. Хранитель ключа вместе с паломниками направляется к входу, поднимается по лестнице к двери, отпирает замок, закрытый от взоров покрывалом из желтого шелка, и распахивает дверь. Все это время громко читаются молитвы, которые постепенно подхватывает весь просыпающийся город.

Внутри дом Каабы достаточно велик, в нем может поместиться больше семисот человек. Пол покрыт плитами из белого мрамора. Потолок поддерживают деревянные колонны, все, кроме одной, прямоугольной формы. Сам потолок деревянный и затянут шелком. Между колоннами висят четыре серебряных лампады.

Все стены облицованы мрамором разных цветов, с инкрустацией и позолоченными рисунками, а на западе распложены шесть михрабов из черненого инкрустированного серебра. По углам к стене гвоздями прибиты доски из Ноевого ковчега. Так же в углах расположены застекленные окна, которые дают свет в Каабе. У северной стены в пол вделана плита из красного мрамора: на этом месте, по преданию, Пророк совершал молитвы. Паломнику тоже желательно помолится на этой плите.

Черный камень внутри расположен на колонне примерно на уровне груди. Он вделан в толстую серебряную оправу и состоит из трех больших и нескольких маленьких кусков неизвестного происхождения.

Паломник должен семь раз обойти вокруг Каабы, повернувшись к ней левым боком. После каждого круга (Тавафа) он подходит к колоне, на которой стоит Черный камень, и целует его. Три круга совершаются бегом, четыре — обычным шагом.

Дальше, не выходя из двора мечети, паломники идут к «месту Авраама» — это камень, на котором остались следы двух ног Авраама. Встав перед ним лицом к Каабе, совершают два раката намаза.

Потом заходят в павильон к священному колодцу Замзам, пьют из него и омываются с ног до головы (или просто омывают лицо). Вода в колодце солоноватая, но «пить все же можно». Колодец окружен оградой из белого мрамора, в полу сделана решетка, чтобы в нее после омовения могла стекать вода.

Кроме Каабы и колодца Замзам в мечети есть еще два здания: в одном можно взять кружки для воды, в другом хранятся свечи и масло для лампад.

Из мечети паломники выходят через особую дверь к горе Сафа и поднимаются на ее склон, превращенный в большие террасы-ступени, на которых могут ходить и молиться люди. Здесь читают молитву лицом к Каабе.

Затем они спускаются с горы Сафа и бегут к горе Мервэ по площади в пятьдесят шагов длиной. Ритуальный бег — сай — проходит между двумя парами минаретов, расположенных в разных ее концах. Достигнув противоположных минаретов, все медленно идут к горе Мервэ, поднимаются на ее склон и читают молитву. Потом бегут обратно, и так семь раз: три от Мэрвэ от Сафа и четыре от Сафа к Мервэ.

У Мэрве распложены лавки цирюльников, которые бреют головы паломникам.

Отхожие места устроены в дому Абу-Джахля, некогда злейшего противника Пророка.

После паломничества идут на базар, где продаются «разные зелья». Рядом с базаром расположен дом Посланника Аллаха.

Недалеко от Мекки есть другое святое место, которые посещают паломники — Джиранэ, где Пророк остановился и надел ихрам во время хаджа. Там же можно увидеть углубления в скале, где Пророк замешивал тесто из расположенных рядом колодцев: паломнику нужно тоже набрать воды, замешать в них тесто и испечь хлеб. Рядом есть скала, с которой Билаль ибн-Рабах, первый из муэдзинов, призывал к намазу.

В отличие от умры, хадж проводится только в месяц Зу аль-хиджа (буквально — «обладающий паломничеством»).

Кроме посещения Мекки, в него входит стояние у горы Арафат, где Адам и Ева поселились после изгнания из Рая. Здесь же Авраам собирался принести в жертву сына, который был заменен агнцем. В честь этого в десятый день Зу аль-хиджа устраивается праздник жертвоприношения — Курбан-байрам.

После Арафата паломники отправляются в долину Мина, в которой стоят три колонны, самая большая из них называется Большой дьявол. В память изгнания дьявола Авраамом они берут двадцать один камень и бросают по семь камней в каждую колонну, произнося слова: «Во имя Бога Всевышнего, я совершаю это в знак ненависти к диаволу и для его посрамления». Только после этого приносят жертву, и начинается праздник Курбан-байрам. Паломники обрезают волосы и закапывают их в землю.

Арабески

Айары

Население арабских городов традиционно делилось на аль-хасса, благородных, и аль-амма, простолюдинов, начиная с ремесленников, купцов и ниже. В каждом сословии были свои бедные и богатые, но границы между кастами оставались нерушимыми, независимо от размеров благосостояния. Особый клан составляли айары, что в переводе значит — голодранцы, панки. В действительности это было крупная и влиятельная организация, игравшая большую роль в политике и даже военных действиях, особенно во время осад Багдада. Со временем айары усвоили исламское благочестие, выработали собственную идеологию и приобрели черты рыцарского ордена. Кодекс айаров назывался футувва, или молодчество. Говорили: следуй футувве, защищай слабых, будь сильным, вливайся в наши ряды. Из среды айаров вышел один из лучших багдадских халифов — ан-Нассир.

Война аль-Басус

Одной из самых жестоких междуклановых войн арабов была «война аль-Басус», разгоревшаяся из-за верблюдицы. Началась она так. Однажды к бедуину Джессусу, шурину вождя Кулейба, приехал гость и по обычаю пристроил свою верблюдицу в общее стадо. На следующий день верблюдица чужака случайно раздавила яйца в гнезде жаворонка. Кулейб, очень любивший этих птиц, возмутился и в сердцах пригрозил ее убить. Это, в свою очередь, покоробило Джессуса: ведь гость, которому принадлежала верблюдица, находился под его покровительством. Конфликт мог бы разрешиться мирно, но тетка Джессуса, аль-Басус, стала подливать масла в огонь, твердя, что ее племянника оскорбили и теперь он вконец опозорен. День и ночь она причитала и вопила, оплакивая его унижение, пока не довела Джессуса до такого исступления, что тот встал посреди ночи и отправился убивать Кулейба. Вождь шел по тропинке; догнав его, Джессус крикнул: «Берегись, я убью тебя!» — но Кулейб из гордости даже не обернулся. Тогда Джессус с размаху всадил копье ему в спину, и Кулейю упал замертво. Позже родственники Джессуса попытались сохранить мир, откупившись за убийство верблюдами и выдав преступника, но пламя погасить не удалось, и дело кончилось большой войной, продолжавшейся несколько десятилетий.

Город скорпионов

Один путешественник, побывавший в дальних землях, описывал город, в котором все жители погибли от нашествия желтых скорпионов. Когда-то в нем не было ни одного скорпиона, потому что в далекой древности его посетил персидский маг и по просьбе жителей закопал в землю талисман, оберегающий город от этих ядовитых тварей. Но один из горожан, считая, что такая чудесная вещь должна стоить очень дорого, решил выкопать его из земли. Нечестивец нашёл медный котелок, в котором лежал золотой скорпион; но как только он взял его в руки, тот укусил его, сомкнув клешни, и несчастный умер. Горожане положили фигурку обратно в котелок и закопали вместе с погибшим, но талисман утратил силу: когда они разошлись своим домам, в них уже вовсю кишели скорпионы. Почти все жители погибли, а оставшиеся бежали из города, бросив свое имущество.

Джинны

В древности считалось, что у каждого прорицателя или поэта был свой двойник из джиннов — раий («видящий»), способный открывать ему будущее и давать вдохновение. Поэт аль-Аша утверждал, что джинн напрямую диктует ему стихи, а аль-Фараздак специально отправлялся в пустыню, где встречался со своим джинном, чтобы тот наделял его необходимым вдохновением.

Позже от языческой идеи джинна-гения, сходной с греческой, в исламе перешли к идее джинна-демона. Арабы считали, что демонов рождается в десять раз больше, чем людей, и что, в отличие от последних, они никогда не умирают. Эти злые духи служат дьяволу-Иблису, чей престол висит в воздухе: каждый день он рассылает их во все концы света, и они по семьдесят раз в сутки приносят ему новости. На демона-джинна нельзя смотреть, иначе пойдёшь с ума, ведь само слово «джинн» происходит от арабского «джанна» — сходить с ума, обезуметь от ярости. Даже тень джинна делает безумным. Бывают такие неудачные сочетания Солнца и Луны, когда джинны невидимо вторгаются в мир людей и лишают их разума.

По природе джинны созданы из чистого огня, некоторые — из воздуха. Часть огненных джиннов приняла ислам, таких называют «верующими джиннами». Иногда в небе можно видеть чёрный и белый отряды: это дерутся между собой войска верных и неверных джиннов.

У джиннов есть собственный город — Вабар, где-то в Йемене, рядом с ним протекает сухая река Барахут, где собраны души неверных. На севере Ифрикии, в Кайруане, есть храм с троном из бирюзы: на нём изображены четыре джина, которые держат друг друга за руки и разговаривают между собой на неизвестном языке, хотя их и нельзя назвать живыми.

Зайд ибн Али

В Куфе восстание против Омейядов готовили не только Аббасиды, но и шииты, опиравшиеся на внука Хусейна, Зайда ибн Али. Он вел свой род от халифа Али, но его мать была рабыней из Синда, за что его всегда упрекали политические противники.

С Зайдом произошло то же, что и с его дедом Хусейном: он поверил куфийским шиитам, которые уверяли, что в городе его поддержат «сто тысяч человек», и поднял восстание против Омейядов под шиитским флагом (740). И точно так же, когда городские власти приняли быстрые и решительные меры против бунтовщиков, его почти никто не поддержал. Тщетно он ходил по улицам и размахивал флагами, призывая куфийцев присоединиться к восстанию и «выйти из унижения к величию». Оставшись с небольшой группой сторонников, Зайд дал отчаянный бой войскам наместника Юсуфа ибн Омара. Он занял оборону среди дровяных складов в северной части города, где узкие проходы между штабелями бревен и не давали развернуться сирийской коннице. Всадникам пришлось спешиться, и они потеряли много людей, пытаясь вытеснить мятежников из города. Подоспевшие к вечеру бухарские лучники осыпали повстанцев стрелами, но те продолжали упорно сопротивляться, пока одна из стрел не попала Зайду в лоб. Несмотря на это, он остался сидеть в седле и в полном порядке отвел своих людей, воспользовавшись наступившей темнотой. Только после этого его сняли с коня и отнесли в какой-то дом, где он вскоре умер. На этом шиитское восстание закончилось.

Карты

География, бурно развивавшаяся в халифате, требовала хорошо развитой картографии. Арабские географы, создавшие среди прочего глобулярную проекцию (XI век), были не столько художники, сколько математики и мастера орнамента. В их работах никогда не встречалось ни рисунков с животными, ни изображений туземцев, морских чудовищ или парусных кораблей, которые так пленяют на старинных европейских картах. Арабские карты — это безупречно четкая, изящно стилизованная схема, намеренно лишенная всякой натуральности и жизни. В подробном «Атласе ислама» мир выглядел как идеально ровный диск с расположенной в центре Меккой, где с правой стороны в земную сушу врезался Персидский залив, а с левой — Средиземное море. Никаких отклонений от геометрической правильности не допускалось: все реки, дороги и даже страны были вычерчены строго по линейке, а города и моря обозначены с помощью циркуля.

Мусульманская Клеопатра

Умм Салам была супругой первого аббасидского халифа Абу-ль-Аббаса. Прозвище «мусульманской Клеопатры» она заслужила за свою любвеобильность и брачные союзы с несколькими царствующими особами. Прежде, чем выйти за Абу-ль-Аббаса, Умм Салам побывала женой еще двух халифов из династии Омейадов — Абд аль-Малика и Хишама, — причем, как пишет арабский летописец, «оба погибли из-за нее».

Самого Абу-ль-Аббаса, — тогда еще не халифа, а никому не известного молодого человека, — Умм Салам случайно увидела на улице и, наведя о нем справки, отправила к нему свою служанку с предложением стать ее мужем. Поскольку юноша был беден, Умм Салам сама дала ему денег, чтобы он смог заплатить выкуп ее брату.

Когда в первую брачную ночь Абу-ль-Аббас вошел к своей жене в спальню, он увидел Умм Салам на высоком ложе, одетую с ног до головы в броню из драгоценностей. По словам летописца, супруг «не смог овладеть ею». В следующую ночь его супруга оделась в дорогие ткани, но постелила ему на полу и не позволила к себе притронуться. Увидев, что он расстроен, она сказала: не бойся, то же было и с другими до тебя. Наконец, в третью ночь Умм Салам отдалась мужу и усладила его так, что он дал клятву никогда не иметь других наложниц и жен. Даже став халифом, Абу-ль-Аббас во всем подчинялся ей и ничего не делал без ее согласия. «Если больна она, болен и ты, и если нет ее, то нет и тебя», — жаловались придворные и пытались отговорить его от данной клятвы, расписывая красоту наложниц и рабынь, которыми он мог бы насладиться, если бы захотел.

Особенно усердствовал некий Халид ибн Сафван, расписывавший халифу достоинства невольниц. Он предлагал халифу «полнобедрых берберок из числа мединских воспитанниц» и «сладкоречивых басриек и куфиек, с перетянутыми талиями, с завитыми волосами на висках, с насурьмленными глазами, с упругими грудями». Абу-ль-Абасу понравились его слова, но Умм Салам, услышав об этом, пришла в бешенство и отправила к Халиду своих слуг, чтобы они избили его до полусмерти. Халид юмористически описывал, как вечером сидел на пороге своего дома, ожидая награды от халифа за хорошую речь, но вместо этого едва спасся от толпы плотников с дубинами.

На следующий день Абу-ль-Абас призвал его к себе, попросив повторить те же речи, что и вчера. Но хитрый царедворец заметил, что кто-то сидит за занавеской, и начал уверять, что вчера говорил совсем другое: что в старину ни один араб не женился больше чем на одной женщине, потому что это непосильное бремя; что три жены — это треножник котла, на котором варят; что девственницы ничем не отличаются от мужчин без яичек (за занавеской рассмеялись) и что у халифа в доме «цветок из цветков», и ему не нужно заглядываться на других женщин. Только убедившись, что угодил жене халифа, Халид «почувствовал жизнь». В тот же день он получил в подарок от Умм Салам десять тысяч дирхемов, породистого коня, скамью и невольника

Наказания и казни

В карательной системе халифата царила та же простодушная жестокость, что и в других средневековых государствах. Людей мучили профессионально и со вкусом. Летом провинившимся рабам и слугам давали сто ударов плетью, зимой поливали им голову холодной водой из бурдюка. Во время казней сначала отрубали кисти рук и ног и только потом — головы. Как и римляне, мусульмане распинали преступников, но обычно уже мертвых, после того, как отрубали им головы. Арабы отличались тем, что часто усугубляли наказания позором: обривали голову и бороду, раздевали перед поркой плетью. Трупы государственных преступников или их головы обычно вешали на столбы, для назидания и устрашения. В качестве примера можно привести мятежника Васифа, которому трубили голову и распяли, но в знак особой милости не голым, а одетым в бархат. При этом тело его набальзамировали, так что он долго висел на столбе, не разлагаясь. В конце концов, разгулявшаяся толпа сняла его со столба, потащила по городу и утопила в Тигре.

Оружие

Вопреки расхожим представлениям, арабы носили не кривые сабли, а прямые и широкие мечи, короткие, не больше метра: их вкладывали в деревянные или кожаные ножны и перекидывали на перевязи через плечо. Хорошие мечи ценились очень высоко, им давали собственные имена и передавали по наследству.

Пехота арабов носила берберские щиты в человеческий рост из нескольких слоев толстой кожи, кожаные шлемы и стеганые доспехи. Более прочные кольчуги делали из металлических чешуй или пластин, которые иногдга шлифовали до зеркального блеска. Обычно к ним добавляли легкие, но прочные гофрированные шлемы, хотя некоторые солдаты предпочитали, наоборот, очень тяжелые, почти непробиваемые, выкованные из цельного куска железа.

Арабские луки были более легкими, чем у персов, но при этом пробивали щиты и кольчуги персов, тогда как персидские стрелы застревали в кожаных щитах арабов. Некоторые лучники использовали в бою короткие и толстые тюркские луки.

Кроме арабов, в армии халифата воевало множество народов, каждый из которых привносил в искусство войны что-то свое. В вооружении исламской армии были не только прямые мечи, но и изогнутые сабли, легкие топоры, алебарды, кривые кинжалы (широкие или узкие как жало), копья, дротики и даже бамбуковые палки. Позже у арабов появились стремена, скопированные у тюрков, и арбалеты, позаимствованные крестоносцев.

Прием у Юсуфа

«Мы расселись в роскошном бахнасском шатре, равного которому по красоте я никогда не видывал. В середине шатра было возвышение из черного дерева, украшенное золотом и золотыми гвоздями, а на нем — огромная шелковая подушка. Перед возвышением лежал ковер из Джахрама, а на нем — большая циновка из Тиверии и такие же подушки и покрывала. Потом Юсуф вышел к нам и сел, и мы сели вместе с ним, и нам принесли серебряный стол с кольцами. Он был достаточно велик, чтобы вокруг него уселись двадцать человек. Мы расселись, и нам подали такие изысканные яства, каких я никогда не видывал, и все это было на посуде из фарфора. Я также заметил, что за каждым из нас стоит красивый молодой раб с золотым кубком с вином и с хрустальным кувшином с водой. Когда мы покончили с едой, Юсуф встал и вышел куда-то за шатер, а к нам пришли слуги, которые убирают комнаты. Их было столько же, сколько нас, и в руках у них были серебряные кувшины и тазы, и мы все разом помыли руки. Тогда эти молодые рабы ушли, и пришли другие, по одному на каждого из нас. Они несли тяжелые драгоценные зеркала, хрустальные сосуды и прекрасные курильницы, и мы стали окуривать себя благовониями. После этого нас на некоторое время оставили в том же шатре, но вскоре позвали в другой, из парчи, и еще более великолепный, чем первый. В нем было возвышение из сандалового дерева, украшенное серебром, а на нем — шелковая подушка и такие же циновки из Тиверии, что и в первом шатре. Там стояло примерно тридцать литых золотых подносов, на которых лежали сделанные из амбры лимоны, дыни и многое другое. Мы были поражены, и нас охватило изумление. Потом мы заметили, что по четырем сторонам каждого подноса стоят четыре огромные белые вазы, напоминающие огромные кубки. Они были наполнены розовой водой и украшены многочисленными фигурами из камфорного дерева. Рабы — по одному на каждого из нас — стояли и овевали нас опахалами, а другие рабы — тоже по одному на каждого из нас — держали в руках по салфетке, а перед ними стояли золотые подносы с золотыми тазами и сосудами, хрустальными графинами, бокалами и кувшинами также из хрусталя, и все они были пустые. Потом Юсуф велел подать вина в хрустальных графинах — по-персидски их называют чашангир. Принесли много виноградных вин тех сортов, которые делают в горах Омана, — мы и не знали, что в тех местах такие прекрасные вина. Ибн Мактум выбрал вино, и его перелили в сосуды. За спиной у каждого из нас стоял раб, который наполнял кубок вином и подавал к нему разные сласти, и каждый из них прислуживал одному из нас. Выпили мы тогда очень много вина». (Ат-Танухи, «Занимательные истории)

Суеверия

Суеверность, как неизбежная тень их религиозности, сопровождала мусульман повсюду. В арабских трудах из одной книги в другую кочевали всевозможные истории о чудесных способностях и волшебных амулетах. Рассказывали, например, что когда халиф аль-Мансур гневался на своего вазира Абу Айюба и хотел отстранить его от должности, тот приходил к нему на прием, вымазав брови особым жиром: это загадочное зелье будто бы каждый раз заставляло халифа сменить гнев на милость.

В другой книге сообщалось, что если хочешь вызвать дождь, снег или град, нужно найти редкий минерал, который встречается только на горных перевалов у тюрков-карлуков, и погрузить его в воду. Камень можно лишить силы, прочитав особую суру, но если опустить его в кровь, он опять обретёт силу.

Еще один артефакт, так называемый «камень аль-Джабали» — красный яхонт, купленный ар-Рашидом за сорок тысяч золотых динаров, — сиял в темноте так, что им можно было освещать комнату. Ночью внутри него появлялись какие-то призрачные фигуры. По легенде, камень аль-Джабали появился в незапамятные имена и его носили еще персидские цари из династии Хосроев. У него была еще одна особенность: если царь вырезал на нем свое имя, то погибал, и следующий царь стирал его. Не зная об этом, халиф аль-Мустаин вырезал на камне свое имя «Ахмад» и был убит.

Большое влияние на умы арабов имела астрология. В 1186 году астрологи предсказали конец света, потому что все семь планет сойдутся в созвездии Весов, на землю налетит огненный самум и все засыпает красным песком. Напуганные люди прятались в пещерах и запасались пищей и водой.

Многие мусульмане любили гадать по именам. Когда будущий эмир Кордовы Абд ар-Рахман I колебался, высаживаться ли ему в Андалусии, к нему прибыли гонцы, которых звали Тамам и Фариа. Абд ар-Рахман сразу воспрянул духом и приказал отправиться в поход: ведь тамам значит «завершение», или успешный конец дела, а фариа — девица, то есть он возьмет Андаласуию так же, как берут девицу.

Товарооборот

Багдадский халифат был перекрестком мира, через который во все стороны текли товарные потоки. В Европу везли финики, соль, драгоценные изделия, шелк, благовония, специи, гашиш. Из Европы — лес, железо, кожу и меха. Восточная Африка поставляла слоновую кость, черное, красное и розовое дерево, черепаховые панцири и шкуры пантер; Западная — соль из Сахары и ценные квасцы для красок от озера Чад. Золото добывали в пустыне близ египетского Асуана, по описаниям путешественников, буквально усыпанной золотоносным песком. Серебро копали в горах афганского Гиндукуша, где склоны с серебряными жилами были сплошь изрыты ямами, как решето. В Фарсе, Кабуле и Ферганской долине разрабатывали железо, под Исфаханом — медь. Север Индии и восток Ирана были богаты драгоценными камнями. Из драгоценностей больше всего ценились бирюза из Нишапура, цейлонские рубины, оманский жемчуг и египетский изумруд.

Убийство аль-Мутаввакиля

Обстоятельства смерти аббасидского халифа аль-Мутаввакиля описаны очевидцем так: «Пока мы пили, миновало три часа ночи, как вдруг ворвался в халифские покои Багир, а с ним десятеро тюрок. Лица их закрыты были покрывалами, и мечи в руках их сверкали в свете свечей. Они набросились на нас, кинулись к аль-Мутаввакилю, и Багир, а с ним другой тюрок, поднялся на халифское ложе. Тут крикнул им аль-Фатх: «Горе вам! Это господин ваш!» И когда увидели их гулямы и присутствовавшие собеседники и сотрапезники, разлетелись они кто куда, и в покоях не осталось никого, кроме аль-Фатха, который сражался с тюрками, не подпуская их к халифу. Услышал я крик аль-Мутаввакиля, когда ударил его Багир в правый бок мечом, который аль-Мутаввакиль вручил ему, и рассек халифа до пояса. Потом Багир нанес другой удар — с левого бока — и совершил подобное этому. Кинулся аль-Фатх, чтобы помешать им, но один из тюрок вонзил меч, бывший у него, аль-Фатху в живот, и меч вышел из спины его, а аль-Фатх стоял терпя, не пошатнувшись и не пошевелившись. Не видел я никого, кто был бы сильнее душой или благороднее, нежели он. Затем он бросился на аль-Мутаввакиля, и они вместе умерли. Потом их завернули в ковер, на котором убили, и оттащили в сторону. И пролежали они так всю ночь и большую часть дня, пока не утвердился халифат в руках у аль-Мунтасира».

Чудеса Пророка

«С Пророком — да благословит его Аллах и приветствует! — связаны много чудес, из которых: раскалывание луны, истечение воды из его пальцев, утоление жажды большого войска и предоставление солдатам этого войска возможности совершить омовение горстью воды, помещенной на его ладони. Камни в руках пророка славили Аллаха, а также пища в его присутствии хвалила Бога. С ним разговаривали животные, ему жаловался верблюд, его приветствовала газель, волк свидетельствовал о его пророческой миссии, деревья кланялись ему. Он мог плюнуть на больной глаз, после чего глаз выздоравливал и больше не болел. Он погладил ногу сына Абу Атика, которая скривилась, и нога выправилась… Пророк просил Господа, чтобы Али не мерз и не боялся холода, и Али никогда не чувствовал ни холода, ни жара. … Пророк попросил у Бога для Анаса богатства и детей. И дал Господь Анасу 100 детей, 100 лет жизни, а его пальмы стали плодоносить два раза в год. Пророк попросил помощи у Бога против Атба ибн Абу Лахаба: «Боже! Нашли на него собак!» И съел лев того Атба. Пророк накормил малой толикой тысячу воинов во время битвы Хандака. … Пророк вышел навстречу 100 курайшитов, которые смотрели на него. Он бросил им на головы землю и они не смогли увидеть его». (Мухаммед Амин аль-Курди аль-Эрбил, «Книга вечных даров»)

Комментарии

Добродетель Исламское право Этические нормы торговли

автор; Курамухаммад-хаджи Рамазанов.

Подробно читать здесь :

http://islam.ru/content/veroeshenie/43036

Да поможет нам Аллах познать красоту Ислама. Аминь!

Багдадский халифат был перекрестком мира, через который во все стороны текли товарные потоки.
———————
Мне всегда было непонятно, как умудрялись арабы торговать, если у них был запрещен ссудный процент (риба).
Ведь любая торговля подразумевает рибу- торговая наценка есть риба.
По идее, по Корану можно продавать только то, что сам произвел.

по поводу артефактов интересно.
а также хочу добавить про Багдадский Дом Мудрости, при котором были созданы даже 2 обсерватории, математическая география аль-Хорезми и т.д.
вспомнила- как-то читала, что купцы арабские хитрили- имели рабов-управляющих (немусульман), которые от своего имени заключали сделки, ведь уже тогда все фиксировалось на бумаге, и даже даже таким способом заниматься ростовщичеством. Но ведь это риск- любой конфликт по неплатежу- в суд не пойдешь, там быстро руки-ноги поотрубают.
=умудрялись заниматься ростовщичеством

Завоевания арабов на востоке.

Хорасан и дальше

Персия была завоевана арабами еще при халифе Османе. По сути дела, это была даже не страна, а целая империя, уходившая далеко вглубь континента. Ее окраины включали обширные провинции, главной из которых был Хорасан — огромная территория, простиравшая от Ирана до Китая. Жизнь в Хорасане сосредотачивалась в богатых оазисах, существовавших еще с незапамятных времен, а все пространство межу ними занимала бесплодная степь. С востока область обрамляли горы Памира и Гиндукуша, а в центральной части располагались две пустыни: Красные пески (Кызыл-Кум) и Черные пески (Кара-Кум). Границей между пустынями служила Амударья, которую греки называли Оксом, а арабы — Джейхуном. В самом устье реки, у Аральского моря, раскинулся древний Хорезм.

Омейядские халифы, невероятно богатевшие после каждого успешного похода, не собирались останавливаться на Персии. Они нуждались в новых трофеях и новых поданных, и Хорасан стал плацдармом, с которого арабы продолжили завоевания на север и восток. Захватив Азербайджан и часть Армении, халифская армия прошла вдоль южного берега Каспийского моря и сравнительно легко оккупировала равнины Джурджана — прикаспийской области, раньше подчинявшийся персам, но не питавшей к ним никакой симпатии и поэтому спокойно встретившей завоевателей. Однако дальше дело пошло трудней: в горном Табаристане мусульмане попали в ловушку, когда местные жители заманили их в ущелья и забросали сверху камнями. Арабам пришлось отступить (717).

На востоке волна арабского нашествия оборвалась в Афганистане. Здесь в почти полной изоляции существовало горное царство, где издревле поклонялись богу Зану — золотому истукану с глазами из рубина. В 698 году хорасанский наместник Убайдаллах вторгся в пограничные провинции Афганистана — Восточный Систан и Кандагар. После долгого похода его 20-тысячная армия оказалась в безлюдных горах и едва не погибла от голода и жажды. Убайдаллаху с трудом удалось вырваться обратно, предложив местному царю крупный выкуп и отдав в заложники собственных детей. В лагерь вернулось всего 5 тысяч солдат, но и тут многие погибли, с жадностью набросившись на еду после голода.

Потерпев это позорное поражение, арабы попытались отомстить и послали вторую армию, уже в 40 тысяч человек. Но войско, утомленное трудным походом, взбунтовалось и обратилось против собственного начальства. Арабом пришлось собирать новую армию, чтобы разбить мятежников. В результате Афганистан так и остался не завоеван.

Амударья

Крайней северо-восточной точкой арабских владений был Мерв — столица провинции Хорасан. Его называли городом, в котором слишком жарко летом и слишком холодно зимой. Переименованный Александром Македонским в Магдиану, Мерв был настолько древним, что никто не помнил времени его основания. Столь же древними были и его стены — огромные земляные валы, обрамленные поверху исполинской глиняной стеной и сторожевыми башнями. От Мерва было уже рукой подать до Окса-Амударьи. Арабы называли эти земли «ма вара ан-нахр» — «то, что, а рекой», а жители запада — Трансоксанией.

Амударья в то время была мощной и широкой рекой — «среднеазиатским Нилом», протекавшим через безводную пустыню. На всем протяжении ее русла, от истоков до самого устья, гнездились древние княжества и государства, для которых Амударья служила источником воды и жизни. С юга на север, словно гроздь, нанизанная на нитку реки, тянулись полусказочный Бадахшан, где добывали рубины и лазурит, Хуттал, Кубадиян, Саганиян, буддийский Бамиан, древние земли Афганистана, равнинный Хорезм и Согдиана. Земли в средней части реки назывались Тохаристан, а главным городом здесь был Балх, в свое время завоеванный Александром Македонским и с тех пор ставший главным эллинским центром в Средней Азии.

В Согдиане была своя река — Заравшан, питавшая Самарканд и Бухару. За Согдом простиралась Голодная степь, усеянная костями животных и людей. Здесь протекала Сырдарья, называвшаяся тогда Яксартом, за ней начиналась плодородная Ферганская долина и земли Китая.

Состав населения в пойме Окса был многообразен. На равнинах жили боле или менее цивилизованные таджики — торговцы и земледельцы, предпочитавшие персидский язык. В пустыне обитали неприхотливые кочевники, говорившие на тюркском. В дельте Амударьи жил особый народ, чей язык, по словам современников, напоминал щелканье клювов и кваканье лягушек. В горах обосновались княжества горцев — изолированные и неприступные, почти не общавшиеся с окружающим миром и говорившие на наречии, которого больше никто ее понимал. В прошлом в этих местах проповедовал Заратустра, македонцы и греки строили мраморные храмы и гимназии, а персы собирали дань для шахиншаха. Здесь проходил Великий шелковый путь, тянувшийся из Китая на запад.

Завоевание этих областей далось арабам нелегко. Местные жители всегда отличались воинственностью и плохо мирились с властью как Персии, так и соседнего Китая. Больше всего трудностей для арабской армии создавали тюрки.

Если жизнь арабов была больше связана с верблюдами, то для тюрков основой существования был конь. Ездить верхом они учились раньше, чем ходить. Они пили кобылье молоко и лошадиную кровь, одевались в конские шкуры, из них же делали палатки и обтягивали ими щиты. Конское мясо шло в пищу, грива — на плетение веревок, копыта — на рукоятки мечей. Все, что им было нужно, кроме коней, это железо, из которого делались оружие, лошадиная сбруя и женские украшения. Кроме металла и кожи, в обиходе тюрков можно было найти только ткани или посуду, выменянные у оседлых народов, и добытую охотой кость.

Тюрки были выносливы еще больше, чем арабы, хорошо приспособленные к жаре, но не знавшие жестоких зимних холодов Средней Азии. Так же, как арабы, они жили набегами и скотоводством. Воинами тюрки были не хуже, если не лучше арабов: они всю жизнь буквально не слезали с коней, легко стреляли и метали копья на ходу (арабы предпочитали сражаться пешими).

Абдаллах и Муса

Войну на востоке осложняли постоянные междоусобицы. Племенная рознь была старой болезнью арабов, от которой они не могли избавиться ни до, ни после принятия ислама. Стоило только ослабнуть центральной власти, как на дальних границах просыпался дух бедуинской вольницы. Вновь начиналась борьба за власть, стычки между кланами, поединки и подвиги героев.

Как раз накануне вторжения в Трансоксанию в Хорасане разгорелась вражда между тремя арабскими семьями: Рабиа, Мудар и Бакр. Глава мударцев Абдаллах ибн Хазим захватил власть в столице и убил глав семей Рабиа и Бакр. Представители проигравших кланов укрылись в соседнем Герате, но Абдаллах взял город штурмом. Он дал клятву убить всех, кого захватят до захода солнца, и действительно устроил бойню, перебив 8 тысяч пленников.

Хроники рисуют его могучим рыцарем и рассказывают, как Абдаллах сражался один на один с предводителем семьи Рабиа Харишем. Схватка закончилась вничью, и Хариш, как положено достойному арабу, написал об этом поэму. Подстать Абдаллаху были и противники. Рассказывали, что Зухайр, оборонявшийся в осажденной крепости, обладал такой силой, что во время вылазки раскидал четверых воинов, пытавшихся крючьями стащить его с коня, и ускакал к своим, весь утыканный вонзившимся в кольчугу копьями.

На время Абдаллах стал могущественным правителем Хорасана, независимым от халифов Дамаска. Но как только власть в центре укрепилась, враги подняли голову и взяли его в кольцо. С немногими сторонниками он бежал из своей резиденции и по дороге был схвачен и убит. Его голову отослали в Дамаск.

Говорили, что Абдаллах отличался неимоверной гордостью. Он не только отказался заключать союз с новым халифом аль-Маликом, но и приказал посланцу съесть его письмо. Настигнутый преследователями, он сражался до последнего и даже перед смертью смеялся над своим убийцей, назвав его сыном пастуха, за которого не дадут и горсти финиковых косточек. Арабский поэт писал, что после его смерти на земле уже не слышно львиного рыка — остались только лающие собаки.

У Абдаллаха остался сын Муса. Еще в ранней молодости Муса отличился тем, что уговорил отца перебить всех захваченных в бою пленных, хотя тот собирался их помиловать. Когда дела у семьи стали плохи, он отправился за Окс, где сколотил бродячую банду и долгое время наводил страх на все соседние города и княжества. Позже, втершись в доверие к правителю города Тирмида, он силой сверг его с трона и превратил город в собственную крепость. Его армию укрепили сотни арабов, бежавшие из Хорасана после смерти отца.

Муса был авантюрист, герой и франт: он повязывал на шлем алый кушак и украшал его сверкающим сапфиром. Муса воевал со всеми — арабами, персами, тюрками — и в то же время вел двойную и тройную игру, заключая союзы с соседями, играя на их противоречиях и поражая всех безрассудной храбростью и дерзкими вылазками. Бывали моменты, когда его город со всех сторон осаждали сразу и тюрки, и арабы, но ему каждый раз удавалось разбить одних и обмануть других.

Могущество Тирмида росло. Город превратился в независимое царство, куда стекались все, кто был недоволен местной властью или искал славы и приключений. К Тирмиду примкнули и 8 тысяч арабских солдат, взбунтовавшихся против халифа и перешедших на сторону Мусы. Командуя этой серьезной армией, Муса заключил союз с местными персидскими княжествами и изгнал за Окс войска халифа. Позже он сумел разбить огромное 70-тысячное войско тюрков. Муса заманил их в предместье города и внезапно ударил с тыла, бросив в бой три тысячи тяжеловооруженных конников. Отрубленные головы врагов он сложил в городе, выстроив из них две пирамиды.

Муса правил Тирмидом 15 лет. Казалось, он достиг вершин могущества, но на самом деле его положение было ненадежным. В городе назревал раскол между арабами, персами и местными племенами. Арабы требовали, чтобы Муса избавился от своего первого министра, перса Табита, обвиняя его в предательстве. В конце концов, тот ушел из города и увел с собой часть армии. С оставшимися воинами Муса сумел разбить Табита, но его силы уже были на исходе. Бывшие союзники персы отвернулись от Тирмида и заключили сделку с арабами из Хорасана. Муса попытался сбежать из города и погиб, упав со споткнувшегося коня (704).

Завоевание Трансоксании

Дела арабов на востоке идут неважно. Два наместника Хорасана, Умайя и Мухаллаб, совершили неудачные походы за Амударью. Во время похода Умайи его главный военачальник неожиданно отделился от армии, вернулся обратно в Хорасан, сжег за собой мосты через реку и захватил власть в провинции. На упреки в вероломстве он с усмешкой заявил, что Умайя и его храбрые воины нигде не пропадут и могут дойти хоть до Китая. Отрезанные Амударьей арабы оказались в ловушке на территории врага и едва сумели откупиться и вырваться из окружения. Наместник Мухаллаб действовал немногим лучше: два года он безуспешно осаждал город Кеш и отступил, ограничившись взятием дани.

Все изменилось, когда за дело взялся новый правитель Хорасана — Кутайба ибн Муслим. Это был один из тех железных руководителей, которые добиваются своей цели любыми средствами, будь то сила, дипломатия или прямая жестокость. Он начал с того, что произнес горячую речь, призвав хорасанских арабов к джихаду и пообещав им богатую добычу. Если кто-то погибнет в бою, заявил он, пусть они не боятся, ведь в Коране сказано: «Не считай тех, которые убиты на пути Аллаха, мертвыми. Нет, живые! Они у своего Господа получают удел».

Многих арабов эти призывы вдохновляли. Рассказывали, что одна жена плакала по ратнику, уходившему на войну с тюрками. Тот спокойно ответил: «Как бы ни выла по мне земная женщина, я отвергну ее ради черноглазых гурий рая». Слова он подтвердил делом: во время битвы бросился в самую гущу врагов и погиб как мученик.

В 706 году армия огромная армия Кутайбы пересекла Амударью и обрушилась на первый стоявший на пути крупный город — Пайкенд. Его стены считались неприступными, а сам город называли просто Крепостью, настолько надежной казалась его защита. Но арабы сумели сделать подкоп под крепостную стену и ворвались в образовавшийся пролом. По традиции, все мужчины в городе были перебиты, а женщины и дети обращены в рабство. Арабы захватили сказочные сокровища, в том числе две гигантских жемчужины, будто бы принесенные с неба птицами. Другой трофей, тяжелую серебряную статую Будды, они переплавили на монеты, чтобы раздать жалованье солдатам.

Следующий удар Кутайба нанес по цветущей Бухаре. После трех или четырех неудачных попыток взять город арабы разгромили главную армию тюрок. В этом бою отличился Ваки, грубый и сильный бедуин из племени тамим: держа в левой руке знамя, а в правой — железную палицу, он бросился с пехотой через реку и захватил господствующий холм. Узнав о взятии Бухары, царь соседней Согдианы сам попросил мира и согласился выплачивать дань, если арабы не придут на его землю.

В Бухаре после победы мусульман сложилось необычное положение — она была занята арабами, но не до конца. В центре города, где находилась крепость, по-прежнему жил старый правитель города, сохранявший формальную власть над областью. Во внешних предместьях вокруг города обитали местные жители. Сами же арабы поселились в среднем кольце города, разделив его, по своему обыкновению, на отдельные районы по племенному признаку. Они разрушили здесь храмы других религий (христиан и огнепоклонников) и построили множество мечетей.

Такой «слоеный пирог» устраивал арабов и точно отражал реальное положение вещей: на завоеванном Востоке арабы были только прослойкой, диктовавшей свою волю местным властям и собиравшей налоги с населения. Это позволяло им обходиться минимальными силами, контролируя огромные территории с помощью небольших гарнизонов или просто кабальных договоров. Но это же делало их власть неустойчивой и грозило мятежами и восстаниями.

Инструкторы.

В Бухаре новообращенные мусульмане не знали ни арабского языка, на котором был написан Коран, ни правил поведения на пятничной молитве. Приходилось приставлять к ним специальных инструкторов, которые командовали на персидском, когда молящимся надо было кланяться или простираться ниц. Каждому жителю, приходившему на молитву, платили по два дирхема, чтобы стимулировать распространение ислама.

Первый из таких мятежей вспыхнул в Тохаристане. Тюркский хан Найзак, прежде заключивший союз с арабами, возглавил местное сопротивление и заручился поддержкой соседних князей. Но как только войска Кутайбы начали захватывать города и жестоко расправляться с непокорными, этот союз быстро распался. Сам Найзак попытался сбежать в Кабул, однако был взят в плен и вскоре казнен. Чуть позже был разгромлен Шуман, самый дальний оплот бунтовщиков (современный Душанбе): Кутайба успешно применил катапульты и вынудил защитников дать бой за стенами города, в котором погиб шуманский князь и большинство его воинов.

Следующей целью арабов стал Самарканд, столица Согдианы. Сопротивление согдийцев было быстро сломлено, и царь Гурак заключил с Кутайбой мир, согласившись выплачивать большую дань. Кутайба потребовал, чтобы все старые храмы в городе были уничтожены, их сокровища изъяты, а идолы сожжены в костре. На их месте он построил мечети.

В отличие от Бухары, арабы почти целиком оккупировали Самарканд, вынудив Гурака удалиться из города. По закону в Самарканде постоянно могли жить могли только арабы. Все остальные считались чужаками и не имели права даже оставаться на ночь: приходя в город утром, они должны были покинуть его вечером. Чтобы следить за этим, каждому входящему в городские ворота ставили на руку печать из влажной глины: тем, у кого она успевала высохнуть раньше, чем они выходили обратно, отрубали голову.

Набрав в захваченных землях новых солдат, Кутайба двинулся дальше, к Фергане и Китаю. Ему удалось дойти до китайских границ и даже отправить посольство к императору, однако этим дело ограничилось. В халифате произошла очередная смена власти, которая положила конец завоеваниям Кутайбы.

Не дожидаясь отставки, Кутайба решил сам бросить вызов новому халифу Сулейману. Он понимал, что к власти в Дамаске пришли другие люди и лучше не ждать, когда на него обрушится их немилость. Ведь и до него таких примеров было немало: новые правители снимали успешных полководцев с должностей, сажали в тюрьму или казнили.

Кутайба обратился с речью к войскам, напомнив о своих заслугах перед армией, о победах и богатствах, которые они получили благодаря ему. Он ожидал, что армия его поддержит и провозгласит правителем. Но солдаты молчали. Никому не хотелось ввязываться в гражданскую войну, даже ради столь достойного полководца. Тогда Кутайба пришел в ярость и начал осыпать их оскорблениями. Он называл солдат лжецами и предателями, людьми без гордости и чести, паршивыми верблюдами и «задницами диких ослов». В отчаянии Кутайба попытался сбежать из лагеря, но его не подпустил к себе любимый конь. Это окончательно сломило его волю: он уединился в своем шатре и лежал, повторяя: «Да помилует меня Аллах», — пока его не убила разъяренная толпа. Семья Кутайбы тоже погибла: брата Абд аль-Рахмана забили камнями на базаре, а остальные родственники были распяты по приказу Ваки.

Ваки стал новым наместником Хорасана, но ненадолго. От его грубости и дикости всех воротило: ему ничего не стоило прилюдно помочиться. Вскоре в провинцию прибыл новый наместник Мухаллад и арестовал Ваки, подвергнув его пыткам.

Два Саида и Джунайд

После мощной фигуры Кутайбы следующие наместники Хорасана выглядели бледно. Два из них, оба по имени Саид, оставили по себе плохую память. Поэт о них писал:

Получили мы Саида вместо Саида:

Не уйдешь от беды, коли зла судьба!

Правление первого Саида, которого звали Хузайна, запомнилось только смелым рейдом арабов против тюрков, осадивших маленький городок Каср аль-Бахили, Самаркандский полководец Аль-Мусайаба всего с тысячей воинов обрушился ночью на тюркский лагерь и сумел вывезти из осады мусульман раньше, чем подошла основная армия врага. Арабы сложили об этом подвиге много песен и стихов.

Второму Саиду, по имени Амр аль-Хараши, удалось взять Пенджикент, уничтожив при этом большую часть города. Но общее положение от этого не стало лучше. К 728 году арабы потеряли почти все земли за Амударьей, удержав в своих руках только Самарканд.

Ислам и харадж.

Желая обратить согдийцев в ислам, наместник Хорасана Ашрас пообещал освободить от податей всех новообращенных. Это предложение имело такой успех, что скоро в Согде не осталось ни одного немусульманина и не с кого стало брать налог. Когда об этом сообщили Ашрасу, он сказал: «В харадже сила ислама», — и потребовал обложить налогами тех, кто принял ислам «неискренне». В конце концов, джизью стали брать вообще со всех согдийцев, и тогда они подняли восстание.

Когда в Хорасан прибыл новый наместник Джунайд, тюрки как раз окружили самаркандские стены и готовились взять их штурмом. Комендант Самарканда, Савра ибн аль-Хурра, написал, что внешние укрепления уже пали и он с трудом удерживает город. Джунайд поспешил собрать небольшую армию и бросился на помощь. Чтобы сократить путь, он пошел через горный перевал, где его встретил крупный отряд тюрков. Понимая, что силы неравны, Джунайд пообещал рабам свободу, если они будут сражаться вместе с арабами. Безоружные рабы стали рубить деревья на дубины, а вместо доспехов надели на головы конские попоны, сделав в них прорези для глаз. По рассказам летописцев, сражение было таким яростным, что «мечи затупились от ударов».

Победа не досталась никому, но арабы не смогли пробиться к Самарканду. Рискуя попасть в окружение, Джунайд обратился к коменданту в требованием покинуть Самарканд и идти к нему на помощь. Все понимали, что для Савры ибн аль-Хурра это равносильно самоубийству, но Джунайд настоял на своем. Савра повиновался и попытался пробиться сквозь армию тюрков, но попал в окружение и погиб в бою. Из 12 тысяч его солдат одиннадцать тысяч были убиты. Позже арабы утверждали, что видели над полем битвы небесные шатры, разбитые для погибших мучеников, а от земли, политой их кровью, исходил запах мускуса. Битва с Саврой отвлекла силы тюрков, и Джунайд смог прорваться к Самарканду и спасти город. Но его репутация была навсегда погублена. Об этом походе тоже остались песни, где Джунайда называли трусом и «девчонкой в женском шатре» (внешне он был красив):

Лучше бы тебе провалиться в яму в день битвы,

Чтобы тебя засыпало комьями сухой грязи!

В довершение всех бед в войсках арабов вспыхнул очередной мятеж. Вождь мятежников аль-Харис ибн Сурайдж объединился с тюрками и вторгся во владения арабов. Восстание продолжалось два года и сильно ослабило власть халифата.

Асад и Наср

Владычество арабов в Средней Азии висело на волоске, но тут в Хорасан назначили нового наместника Асада ибн Абдаллаха. Это был мудрый и дальновидный политик, предпочитавший военной силе миролюбие и дипломатию. Ему удалось заключить союз со многими местными князьями и даже склонить их к принятию ислама. Это сыграло ключевую роль в подавлении мятежа и полном разгроме тюрков. Тюркский каган был убит собственными подданными, а его царство развалилось.

После смерти Асада его дело продолжил Наср ибн Сайар. Он пошел на смелый шаг, который имел далеко идущие последствия: приравнял в правах арабов с другими мусульманами. Правда, это было сделано только в одной, но зато самой важной сфере — налоговой. Вся тяжесть податей отныне ложилась только на неверных: мусульмане, в том числе и не-арабы, от них освобождались. Быть мусульманином становилось важнее, чем быть арабом.

Наср завоевал расположение согдийских богачей, простив им все долги, и пошел так далеко, что амнистировал бывших отступников от веры, хотя в исламе это было преступлением, каравшимся смертной казнью. А чтобы подтвердить, что все это делается не из слабости, а исключительно ради миролюбия, он провел военный рейд в Фергану и подчинил себе несколько городов.

Результаты всего этого для халифата были самые благоприятные. Население стало более охотно переходить в ислам. Бывшие противники арабов теперь пополняли их армию и занимали ведущие посты. В это время зародились многие правящие мусульманские династии, такие, как Саманиды в Самарканде и Бармакиды в Балхе. Новый принцип лег в основу будущей политики халифов, где религиозную и национальную агрессию сменили расцвет культуры и мирное сосуществование. Но он же подготовил почву для будущего переворота, в результате которого к власти в халифате пришла новая династия, а вместе с ней — и новая эпоха.

Последняя граница

В это время арабы установили самую дальнюю восточную границу своих владений. Их неудержимая лавина остановилась перед бескрайними степями Казахстана и Киргизии, где жили дикие и вольные кочевники. Правда, еще дальше на востоке находился великий Китай, и арабы не были бы арабами, если бы не попытались сделать шаг в этом направлении. В борьбе за Фергану и Шаш им пришлось столкнуться с китайскими интересами: дело дошло до военных действий.

Китайская армия во главе с корейским полководцем Гао Сяньчжи вторглась в Фергану и встретилась с арабским войском, которым командовал Зийад ибн Салих. В июле 751 года произошла битва при реке Тараз (Талас). Сведения о ней довольно туманны, но в целом победа осталась за арабами. Бой при Таласе иногда называют «малой битвой народов», поскольку, кроме китайцев и арабов, в ней участвовали персы и тюрки. Но судя по тому, что о ней почти не упоминают ни арабские, ни китайские хроники, вряд ли ее масштабы и значение были велики. Арабских историков больше волновал роскошный перстень с яхонтом, который Зийад захватил у какого-то знатного китайца и подарил в качестве трофея халифу Абу-ль-Аббасу. Потом этот перстень переходил по наследству от одного халифа к другому, пока Харун аль-Рашид не потерял его во время стрельбы из лука.

Историки считают, что китайские пленники, взятые в этом сражении, передали арабам секрет изготовления бумаги. Благодаря этому будущая арабская культура стала не пергаментной и не папирусной, а бумажной.

После битвы при Таласе можно было ожидать продолжения войны, но в это время и в китайской империи, и в арабском халифате наступил период смуты, и на этом их противостояние закончилось. Возможно, это не очень расстроило арабов. Образцом земного величия для них был Александр Македонский, которого они тщетно старались превзойти. Александр Македонский не был в Китае, зато был в Индии. И арабы не обошли своим вниманием эту страну.

Завоевание Синда

Индийское царство Синд находилось у моря, в нижнем течении реки Инд, у арабов называвшейся Михран. Здесь правил царь из касты брахманов, а подданными были в основном полукочевники, полуземледельцы, которых арабы называли «зутты». Удобным поводом для вторжения арабов послужили синдские пираты, напавшие на арабские корабли.

Во главе войска встал молодой Мухаммед ибн аль-Касым, который уже с семнадцати лет занимал в армии высокие посты. Он перешел через безводную пустыню Макран, где некогда чуть не погиб великий Александр, окружил столицу страны Дайбул и начал обстреливать город с помощью гигантской катапульты. Это адское орудие обслуживали 500 с лишним человек, у нее имелось даже собственное имя — «Невеста».

Центром Дайбула была буддийская ступа с высокой мачтой, на которой развевались алые флаги. Когда катапульта сбила мачту, дух защитников был сломлен. Арабы штурмом взяли стены и устроили в городе резню, уничтожив буддийский храм и перебив всех его священников. Вместо ступы была возведена мечеть.

Остальные города почти не сопротивлялись. По словам летописца, их добровольно сдавали миролюбивые буддисты, не желавшие войны. Четыре тысячи зуттов присоединились к Мухаммеду и усилили армию арабов. Последнее сражение состоялось на берегу Инда. Царь Синда Дахир ехал впереди на белом слоне, вооружившись только луком и жуя дурманящие листья бетеля. Арабы выпустили в него стрелы с горящими наконечниками, слон бросился в воду, а царь упал и был обезглавлен, как писал поэт, «в грязи и с пылью на впалых щеках». Его жены покончили с собой. Впрочем, некоторые рассказывают, что на одной из них, по имени Лади, женился сам Мухаммед ибн аль-Касым.

После смерти царя следующие города уже не просто сдавались, а встречали Мухаммеда плясками и музыкой, как нового правителя. Он захватил весь Синд и правил страной три с половиной года, пока новый халиф Сулейман не отозвал его в Дамаск. Здесь его арестовали и подвергли страшной казни: завернули в сырую шкуру, которая стала высыхать и сжимать его, пока не задушила насмерть. При Сулеймане мусульмане сохранили власть над южной Индией, а позже еще больше расширили свои владения. Что касается зуттов, то, по мнению некоторых ученых, они являются предками современных цыган.

Более подробно читайте в книге «Львы и розы ислама». Изд-во «ЛомоносовЪ». 2019

Завоевания арабов на западе.
Часть 1

Поход Укбы

Еще при халифе Османе арабская армия захватила часть Северной Африки (Ифрикии) вплоть до Карфагена. Омейдский халиф Муавия поставил во главе этих земель Укбу ибн Нафи аль-Фихри — племянника Амра, великого завоевателя Египта. Наместнику Укбе предстояло совершить беспримерное предприятие: идти дальше на запад и подчинять исламу все земли и народы, пока арабы не доберутся до края земли. Отправляясь в поход, он попрощался со своим сыном, сказав, что вряд ли они еще увидятся. В его войске было всего несколько тысяч человек.

Стратегия Укбы была проста: разбивать всех, кто попадется по пути, и двигаться вперед. Выполняя эту программу, он по очереди разгромил римские войска и племена берберов и взял Танжер и Волюбилис — древние города, брошенные римлянами и уже наполовину погребенные в песках. Наконец, Укба добрался до самого берега Атлантики. По преданию, здесь он въехал в воду по брюхо лошади и воскликнул: «О Аллах, если бы меня не остановило море, я прошел бы по всей земле, как Александр Македонский!»

Достигнув конечной точки своего похода, Укба совершил странный и самоубийственный поступок: распустил почти всю армию и с кучкой воинов напал на берберского царя Коциллу, восставшего против арабской власти. Очевидно, Укба искал смерти — и нашел ее.

Убив Укбу, Коцилла вскоре захватил новую столицу Ифрикии — Кайруан, и арабам пришлось отступить к морю, в порт Барку. Почти все завоевания Укбы были потеряны. На месте утраченных территорий Коцилла основал новое государство «Ифрикия и Магриб», просуществовавшее всего четыре года.

Зухайр, Хассан и Муса

Отвоевывать Северную Африку пришлось новому арабского наместнику Зухайру. Царь Коцилла тщательно подготовился к вторжению арабов и собрал против них большую армию, но это ему не помогло: Зухайр, имевший всего 4−6 тысяч воинов, наголову разбил его под Кайруаном. Сам Коцилла был убит в сражении.

Почти одновременно с этим византийцы, все еще удерживавшие Карфаген, напали на арабов с моря и захватили Барку. Зухайр попытался отвоевать ее с небольшой армией и погиб.

Но это была только пауза перед новой, более мощной волной арабского нашествия на Запад. В Северную Африку прибыл с полномочиями главнокомандующего Хасан аль-Гассани из рода Гассанидов, бывших союзников византийцев. У него был титул «шейх амин», то есть «верный старец», и армия в 40 тысяч человек.

Некогда великий Карфаген, которым 800 лет владели римляне, сдался без боя. В городе оставалась только горстка жителей, обитавших в грандиозных развалинах. Перед появлением арабов они просто собрали свои вещи и уплыли на лодках. Арабы вошли в пустой город — и почти сразу вышли обратно, оставив его в том же виде, в каком он находился раньше. С византийским (и европейским) присутствием в Северной Африке было покончено.

Однако берберы не собирались сдаваться так быстро. Как ни странно, их возглавила женщина — некая Кахина, то есть «пророчица». Рассказывали, что эта смелая воительница из племени заната ходила с длинными космами волос и лично вдохновляла кочевников на бой. Ее пророчества, в чем бы они ни состояли, и харизматическая власть так воодушевили берберов, что они буквально смяли войска арабов. Хасану пришлось бежать в Барку и собирать новую армию.

Кахина понимала, что арабы вернутся. Если верить легенде, она использовала против оккупантов тактику «выжженной земли». Жрица берберов нарочно разрушала собственные крепости и города, вместе с хранившимися в них богатствами, а также все рощи и сады, чтобы сделать свою землю непривлекательной для арабов. Ее царство пряталось в горном массиве Орес, изрезанном узкими ущельями и очень неудобном для ведения войны.

Но все эти хитрости и предосторожности оказались бесполезны. Хасан выступил из Барки, присоединив к своему войску 12000 берберов. В двух битвах он разбил врага и убил саму Кахину, отправив ее голову в Дамаск. Говорили, что, открыв мешок и взглянул на ее лицо, халиф сказал: «В конце концов, это была всего лишь женщина». Новой штаб-квартирой Хасана стал Кайруан.

Положение династии Омейадов в халифате между тем пошатнулось, и власть в Египте захватил Абд аль-Азис, брат дамасского халифа аль-Малика. Аль-Азис сместил Хасана и поставил на его место Мусу ибн Носсейра — человека незнатного происхождения, который добился всего благодаря своим личным способностям.

Муса ибн Носсейр продолжил завоевание Северной Африки. В отличие Персии или Византии, это была пустынная и сравнительно бедная земля, не дававшая обильной добычи в виде денег, товаров и скота. Но арабы нашли им хорошую замену — людей. Уже Укба охотно брал в плен молодых берберок, которые высоко ценились на невольничьем рынке: цена на одну девушку доходила до 1000 динаров. Но при Мусе ибн Носсейре захват пленников и работорговля приняли в халифате массовый характер. Когда после захвата Магриба Муса написал аль-Азису, что пришлет ему 30 тысяч рабов, тот подумал, что писец ошибся — цифра была слишком велика. Но на самом деле рабов оказалось вдвое больше.

Принцесса.

После смерти царя Ифрикии Джурджира его дочь стала добычей одного из арабских воинов. Посадив ее на верблюда, он отправился домой, напевая: «О дочь Джурджира, пришел твой конец! В Хиджазе есть для тебя хозяйка!» Принцесса спросила: что говорит эта собака? Когда ей перевели его слова, она бросилась вниз с верблюда, сломала себе шею и умерла.

В Танжере Муса поставил во главе города Тарика ибн Заида, местного бербера. Танжер стал удобной базой для вторжения в Испанию — от нее арабов теперь отделял только Гибралтарский пролив, настолько узкий, что в хорошую погоду на другом его берегу было видно Европу.

Испания

Инициатором похода в Испанию, или аль-Андалус («Страну вандалов»), как называли ее арабы, был Тарик ибн Заид. Танжер стоял на побережье Северной Африки и представлял собой пограничный форпост, где жили практически одни берберы. Разглядывая через Гибралтар берега Испании, Тарик долго вынашивал план опасной экспедиции, которая в случае удачи сулила богатую добычу. Как когда-то Амр в Египте и как позже многие другие завоеватели, он предпринял этот поход на свой страх и риск, рассчитывая только на собственные силы.

Проблема была в том, что на той стороне пролива берберов ждали не разрозненные банды варваров, разложившихся и одуревших от бесконечных войн и грабежей. В Испании уже триста лет существовало мощное визиготское государство, скрепленное единой христианской верой и властью короля.

По легенде, Тарику помог случай. Недалеко от Танжера на побережье Африки находился город Сеут. Здесь правил некий Юлиан, христианин, дочь которого жила при дворе визиготского узурпатора Родриго. Когда распространились слухи, что Родриго обесчестил его дочь, Юлиан поклялся отомстить и предложил берберам свои корабли для переправы через Гибралтар. Договорившись с мусульманами, он отправил в Танжер торговые суда, которые вернулись в Сеут уже нагруженные армией во главе с Тариком. В Испанию эти корабли прибыли плод видом купеческого флота. Высадившись на берег, предусмотрительный Тарик отправил корабли вдоль берега Испании на север, чтобы они могли забрать берберов в случае военной неудачи.

Родриго в это время воевал с басками на севере. Узнав о вторжении арабов, он срочно вернулся в Кордову, собрал большую армию и двинулся на юг. Тарик тоже не стал сразу бросаться в бой, а дождался подкрепления из Африки, доведя численность своего войска с 7 до 12 тысяч человек. Решающая битва состоялась в 711 году на реке Гуаделете. Во время сражения часть визиготского войска, которым командовали сыновья бывшего короля Витица, оставила поле боя и бежала, подставив Родриго под удар арабов. У сыновей Витица были свои расчеты: они считали власть Родриго незаконной и хотели избавиться от узурпатора руками восточных кочевников, а потом захватить трон. Армия визиготов была разгромлена, и Родриго погиб.

После этого арабы без труда захватили Кордову и столицу королевства Толедо. Архиепископ Синеред бежал в Рим словно «наместник, а не пастырь», как сообщала испанская хроника.

Добыча, взятая арабами в Андалсуии, не уступала той, что была захвачена у персов. После взятия Кордовы два бербера обнаружили ковер, сшитый из золотых полос с жемчугом, яхонтами и хризолитами: он был так тяжел, что они не могли его унести, пока не разрубили пополам. В крепости Фирас, в двух днях пути от Толедо, солдаты нашли «стол царя Соломона», доверху наполненный золотом и драгоценностями. После победы многие воины пытались утаить свои трофеи, чтобы не отдавать их для обычного дележа. Некоторые отламывали клинок у меча и наполнял ножны золотом и самоцветами, а сверху вставляли рукоятку; другие прятали золото в полой трости или в мешочке, подвешенном в паху; третьи использовал жидкую смолу, которая застывала вместе с залитыми в нее монетами и рубинами. Какой-то солдат поймал кота, распорол ему живот, набил его драгоценностями и бросил у дороги, словно падаль, а потом вернулся и забрал добычу.

Поход Тарика расчистил путь для основной арабской армии, вторгшейся вслед за ним в Испанию. Она насчитывала уже 18 тысяч человек и состояла в основном из арабов. Командовал ею все тот же наместник Ифрикии — Муса ибн Носсейр. Муса стремительным рейдом прошел по югу Испании и захватил Севилью, Сарагосу и Мериду. Только в последней он встретил серьезное сопротивление: город сдался после длительной осады.

Поход был более, чем успешным, но награда за все эти подвиги со стороны халифа оказалась своеобразной: он отозвал Тарика и Мусу в Дамаск, арестовал обоих и посадил в тюрьму. Арабская империя слишком разрослась, и военные успехи на границах вызывали подозрения, поскольку грозили мятежом. Не будь Тарик и Муса так послушны и лояльны к центральной власти, они вполне могли бы отделиться от далекого Дамаска и образовать собственный эмират, как это и произошло впоследствии.

В Испании остался сын Мусы, Абд аль-Азис, который продолжил завоевания отца. Он заключил договор с еще одним визиготским князем, Теодомиром. Тот обещал не предпринимать никаких действий против арабов, не давать приюта их врагам и ежегодно выплачивать дань — оливковым маслом, медом, зерном, «сгущенным соком», уксусом и деньгами (по динару с каждого жителя). Теодомир сохранил всю полноту власти на своем куске земли и, видимо, считал такую сделку выгодной, поскольку дань была совсем невелика. Но мусульмане знали, что делали: не прошло и ста лет, как все эти земли стали мусульманскими, а местные жители перешли в ислам.

Абд аль-Азис женился на дочери Родриго и унаследовал ее права на трон и власть над королевством. Но убили его свои же, в результате заговора: арабам не понравились кичливость и надменность, которую тот приобрел вместе с короной. Летописи говорят, что в этом была виновата жена Абд-аль-Азиса, требовавшая, чтобы арабы оказывали ее мужу варварские знаки почтения: кланялись, падали ниц и т. д. Она даже уговорила его сделать в зале для приемов маленькую дверь, чтобы все входившие поневоле сгибались чуть ли не до земли. Заговорщики напали на аль-Азиза в севильской мечети, отрубили ему голову и доставили ее в Дамаск халифу Сулейману, который показал голову наместника его отцу Мусе, заточенному в дамасской крепости.

Пророчество.

С захватом Анадусии связана легенда о таинственной комнате, расположенной в недрах королевского дворца. Говорили, что каждый король визиготов запирал дверь в эту комнату на один замок, так что со временем их образовалось больше десятка. Не сомневаясь, что там спрятаны несметные сокровища, Родриго вскрыл все замки и вошел в комнату. Но вместо золота и драгоценностей он увидел нарисованное на стене изображение арабов и надпись, гласившую, что когда комната будет открыта, этот народ завоюет Пиренеи.

Конец экспансии

В завоеванной Испании почти сразу началось христианское сопротивление. Знатный гот Пелайо укрылся в горах Астурии и собрал армию, которая разбила мусульман в битве у Ковадонги (717). После этой победы на свет появилось одно из мелких христианских королевств, которые со временем распространились по всей северной Испании и не давали арабам чувствовать себя полными хозяевами. Это не помешало арабам перейти через Пиренеи и вторгнуться в южную Францию. Их амбиции были безграничны: судя по мусульманским хроникам, они собирались пройти через всю Европу, вторгнуться в Византию с севера и, завоевав ее, вернуться в родную Сирию.
Конец этим планам положили франки, уже набравшие большую силу и собиравшиеся объединить под своей властью всю Европу. Вторжение мусульман заставило их консолидироваться. В 725 году арабы были уже в Бургундии, захватив города Бордо и Каркассон. Но в решающей битве при Павии вождь франков Карл по прозвищу Мартелл (Молот) одержал сокрушительную победу. После этого арабы уже не решались делать набеги во Францию и ограничились Испанией, где благополучно существовали еще несколько сотен лет.Причины наступившего перелома называют разные. С чисто военной точки зрения арабы были оккупантами, но, обращая местных жителей в ислам, они делали их своими сторонниками. Ислам был арабской религией: становясь мусульманином, человек тем самым переходил на сторону арабов. Но христиане франки явно не желали принимать мусульманство. Оно было для них чуждо, в отличие от берберов, коптов, персов или тюрков.Второй причиной могло стать разразившееся в это время восстание берберов, едва не покончившее с властью халифата в Африке. Берберы были плохими мусульманами и вечно бунтовали. Дело было не только в работорговле, на которой наживались халифские наместники, но и в общем отношении завоевателей к берберам. Арабы презирали и ненавидели берберов — людей, по их мнению, жестоких и примитивных, бунтовщиков, отступников, часто менявших веру, или, наоборот, фанатичных хариджитов.Налоги в халифате платили только немусульмане. Чем больше становилось мусульман, тем меньше собиралось налогов. В конце концов, власти стали отказываться от своих обещаний и брать джизью с недавно обратившихся в ислам. Берберам, жаловавшимся на такое беззаконие, говорили: «Мы вас завоевали и можем делать с вами, что хотим». Местные хариджиты, проповедовавшие всеобщее равенство мусульман, подливали масло в огонь. В конце концов, в Кайруане вспыхнуло берберское восстание. Оно быстро охватило весь Магриб и перекинулось в Андалусию. Мятежники захватывали города и разбивали высланные против них армии. Для подавления восстания из Сирии прислали 30-тысячное войско во главе с Кулсумом ибн Ийадом, но в сражении при Танжере погибли и армия, и полководец. Только знаменитая сирийская конница смогла с боем пробиться к соседнему Сеуту и засела в нем, окруженная мятежными берберами. Через несколько месяцев, когда в осажденном городе начался голод и сирийцы уже стали есть своих коней, наместник Андалусии после неоднократных просьб прислал за ними суда и перевез к себе в Европу. Он рассчитывал, что семь тысяч закаленных в боях всадников помогут ему подавить берберское восстание в его провинции. Так оно и вышло, но сирийцы на этом не остановились: они убили самого наместника и взяли власть в свои руки. В Андалусии началась гражданская война между арабами, в которой погибло множество людей.Тем временем в Ифрикии наместник Ханзала ибн Сафван, прибывший на смену Кулсуму, проиграл несколько сражений берберам и оказался на грани полного разгрома. Только раскол в лагере мятежников позволили ему переломить ход событий в свою пользу. Призвав на помощь эмира из Туниса, он разбил одного из сообщников, а второго ему выдали его собственные сообщники. В конце концов, грандиозное восстание берберов было потоплено в крови.

Война с Византией.
Морские сражения

При омейадском халифе Муавии арабы нанесли ряд крупных поражений византийцам на суше. Они захватили Тарс, Пергам и Смирну и дошли до Халкидона, то есть фактически до предместий Константинополя.Удивительно, но так же хорошо эти кочевники пустыни воевали на море. Первое же морское сражение арабов с византийцами — битва при Фениксе, или «битва мачт», — было выиграно арабами (655). Рассказывали, что арабы буквально привязали свои корабли к византийским, выхватили сабли и бросились в атаку. Сражение получилось скорее сухопутным, чем морским.Спустя двадцать лет сын Муавии, Йазид, осадил Константинополь с моря. Осада длилась четыре года, но закончилась неудачно: в 678 году состоялась морская битва, где византийцы впервые применили «греческий огонь», изобретенный сирийцем Каллиником. Арабский флот был сокрушен, а его остатки погибли в буре по пути домой.Еще более плачевной оказалась морская экспедиция 716 года под командованием аль-Малика. Огромный флот заполнил Босфор и бухту Золотой Рог, окружив Константинополь с востока и севера. Город был взят в клещи, но византийцы выслали против кораблей арабов начиненные нефтью и серой брандеры и подожгли большую часть вражеского флота. Со стен своего дворца император Лев III наблюдал за тем, как пылающие корабли арабов пытались уйти к Принцевым островам, но, прогорев насквозь, разваливались и тонули по дороге.На следующий год пришло подкрепление, но на этот раз арабы опасались подходить близко к городу, напуганные греческим огнем, и держались в отдалении от города. Это их не спасло — греки вызвали два корабля с «огнеметами» и потопили огромную часть флота. Победе помог переход на сторону греков христиан-коптов, служивших в арабском флоте.После этой катастрофы арабы триста лет не приближались к Константинополю. Это был редкий пример войны, выигранной с помощью одного только технического превосходства.
Зато в Средиземном море арабы чувствовали себя свободно. К их услугам была вся Северная Африка, они неоднократно захватывали Кипр и Родос и высаживались на Сицилии. В Тунисе арабы основали морскую базу. Правда, тунисский флот действовал независимо от халифата и представлял собой скорей армаду пиратов, которые грабили проходящие суда и промышляли работорговлей. Главной базой настоящего арабского флота, где суда строились на верфях и отправлялись в военные походы, были Тир и Акра.Арабский флот отличался от византийского. Если у византийцев в ходу были крупные дромоны или хеладионы, то у арабов — сравнительно небольшие шини или «шаланди» примерно 80 м в длину и 4 м в ширину. Экипаж их составлял в среднем 100−200 человек. Это были более легкие и быстрые корабли, чем римские триремы.
Арабы ввели в кораблестроение некоторые усовершенствования. Корпуса стали делать на шпангоутах — ребрах, на которые набивали доски (раньше доски просто сшивали меду собой). Вместо античного квадратного паруса ставили косой, дававший большую маневренность. Парусам помогали веслами, а при встречном ветре могли идти на одних веслах. В отличие от распространенного мнения, гребцами «на галерах» были не рабы, прикованные цепью, а нанятые за плату.Корабли строили из древесины акации, пальмового и финикового дерева. Особенно ценилось дерево «лебек» — говорили, что если связать два бревна такого дерева и положить в воду, то через год они станут как одно.

Отношение к арабам во время завоеваний

На Востоке многие христиане с радостью встречали арабов. Это были представители многочисленных еретических течений, считавшие столичную власть худшим злом, чем нашествие «исмаилитов». Мар Габриель, настоятель монофизитского монастыря Карменита, восхвалял арабов: ведь они дали местным верующим свободу отправлять обряды и строить церкви, освободили от податей священников и монахов, относились к ним с уважением.Высокого мнения об арабах как орудиях божественного промысла придерживался и несторианец Иоханнан бар Пенкайе. Ему особенно нравился халиф Муавия, установивший «по всему миру» такой порядок, какого, по его словам, еще не видывали на земле.
Коптский патриарх Вениамин тоже не особенно расстроился, когда арабы сожгли множество церквей в его Александрии, — важнее было то, что они избавили монофизитов от гнета халкидонской ортодоксии. По некоторым сведениям, Вениамин встречался с завоевателем Египта Амром и благословил его поход против византийцев. Собор Святого Марка он восстановил на деньги арабов, но уже под властью монофизитов.
Однако прошло немного времени, и Иоанн Никиусский, свидетель завоевания Египта, уже сокрушался, что многие египтяне «отступили от веры христовой и приняли веру скотскую». Интересно, что в это время почти нигде у христиан не упоминается о появлении у арабов новой веры. Только биограф Вениамина говорит, что «исмаилиты» возродили почитание единого Бога и молятся в сторону Каабы. Зато многие христиане считали мусульман предвестниками грядущего конца света. В «Апокалипсисе Псевдо-Мефодия» говорится, что «варвары-тираны» — это не люди, а «дети пустыни. Они губители и вышли, чтобы погубить все. Они оскверняют и любят скверну. Выйдя из глуши, они станут выхватывать младенцев из рук матерей и разбивать их о камни, словно они нечистые животные. Они — дерзкие убийцы, губители и кровопийцы: они — горнило испытания для всех христиан».

Итоги

750 год можно считать концом арабских завоеваний: позже были захвачены только Сицилия и Крит. На западе арабы уперлись во франков, на севере — в византийцев, на северо-востоке — в хазарские и киргизские степи, на востоке — в афганские горы, на юго-востоке — в Индию. В эпоху расцвета халифат был сравним по территории и населению с Римской империей и китайской империей Тан. Этому необъятному государству почти ничего не угрожало со стороны. Стычки на далеких границах едва замечали в центре. Это был огромный, самодостаточный и замкнутый в себе мир, где можно было не заботиться о внешней агрессии и жить так, словно мир и покой будут длиться вечно.Арабы нередко губили сами себя, но в захваченных землях никто не пытался поднять против них восстание. Казалось, что воевать было некому: энергия и сила местного населения истощилась, оставалось только тупая покорность любой власти. Лишь тюрки и франки — такие же молодые народы, как арабы, — представляли для них серьезную угрозу.

 

Больше материалов читайте в книге «Львы и розы ислама», Издательство «ЛомоносовЪ». 2019

 

Владимир Соколов, diletant.media

Арабы. История. XVI–XXI века

ЮДЖИН РОГАНВ книге описываются пять веков истории всех арабских государств Северной Африки, Плодородного полумесяца и Аравийского полуострова. Повествование начинается со сражения при Мардж Дабике, произошедшем в 1516 году, когда Мамлюкский султанат потерпел поражение от османов и арабы попали под иностранное владычество. Заканчивается событиями 2010-х годов. При этом заметна взаимосвязь истории всех государств региона.